Юрий Авдеенко - Лунная радуга. Этажи

Ребята доложили нашему заводиле Кольке Черткову, что я буду драться с Ежом.

Черчение было последним уроком. И ссора с Ежовым произошла минут за пять до звонка. Но ребята успели все: объявились секунданты, судить встречу взялся Колька Чертков. Условия поставили такие. Деремся внизу за школой, у старой шелковицы. С одной стороны там забор, с другой — новостройка. Никто не помешает. Бой продолжается один раунд — сто секунд.

Мой противник шел впереди, окруженный мальчишками. Они верили, что он побьет меня. А люди всегда тянутся к сильным. Позади всех плелся лишь один Колька Чертков. Он тоже знал, что Еж «навешает» мне. Но ему, как арбитру, как Бате, не приличествовало скатываться к групповщине. Поэтому он несколько приотстал, демонстрируя самостоятельность.

Зеленая полянка не напоминала ринга. Шуршание листьев, солнце в ясном небе, паутина на заборе — на шершавых, неоструганных досках… Все это не создавало во мне ратного настроения. Наоборот…

Батя велел нам разжать кулаки — нет ли в них камней, свинчатки, напильника!..

Развел нас на три шага. Поднял руку:

— Ноль один, ноль два, ноль три…

Я шагнул навстречу противнику, словно прыгнул в воду. Голос Кольки Черткова слышал только первое время, потом слух пропал. И возвращался иногда на какие-то короткие мгновения.

Ежик начал бой, как козел бабки Кочанихи, который осенью частенько потешал нашу улицу погоней за пацанами. Наклонив голову, мой противник двинулся на меня, взрывая землю каблуками полуботинок. Однако я выставил вперед руки. Кулаки Ежова не коснулись ни моего лица, ни даже груди. Все удары пришлись по мышцам рук.

Тогда он нагнулся еще сильнее, норовя двинуть меня в дых. Но в это время лицо его осталось открытым. И я неуверенно ударил его между глаз. Неуверенно, так как сам не ожидал такого подарка со стороны Ежова. Позже ребята уверяли, что ударь я сильнее, бой можно было бы кончить… Но даже слабый удар охладил пыл противника. Он перешел в оборону.

— Ноль девять, ноль десять…

Вскоре выяснилось — руки у меня длиннее. Преимущество в боксе немаловажное. Я несколько раз сильно бил соперника в грудь. Но увлекся… За что поплатился ударом в лицо, чуть ниже правого глаза.

Казалось, что бой длится уже минуты полторы. А Батя считал:

— Ноль семнадцать, ноль восемнадцать…

Ежов устал, я устал… Причина спора была ничтожной, и никакой злости друг на друга мы не испытывали. Тем более что лично мне Ежов не представлялся теперь силачом. И я понимал, что его можно здорово побить, если он этого заслуживает.

— …Ноль тридцать. Тридцать один. Тридцать два…

Была еще одна короткая вспышка. Но преимущества она никому не принесла. Дальнейший бой — сплошное отбывание повинности. Однако при счете девяносто восемь Ежов опять хотел изловчиться и ударить меня. Но… повторил прежнюю ошибку. Открылся. Я вложил всю силу в удар. Прямой справа! В челюсть… Ежов качнулся, будто налетел на невидимую стену. Опустил руки…

— Девяносто девять… Сто!

Я мог бы сбить Ежова с ног. Но не сделал этого… И ребята поняли, что я пожалел противника. Мнение было такое — в целом встреча прошла в равной борьбе. Но последний удар был мастерский.

Вечером, на закате, когда солнце уже опускалось в волны, я встретил Люську на висячем мосту. Она с девчонками возвращалась с моря. Волосы у девчонок были мокрые, прилизанные. Ветер теребил подолы платьев. И было видно, что купальники девчат еще не высохли. Я взял Люську за руки. Обождал, пока ее подруги прошли мимо. Потом сказал, словно прыгнул в воду:

— Давай с тобой дружить!

Через год Люська уехала в Ростов. И переписывался я с ней недолго. Но дело не в этом…

С тех пор, когда на моем пути встает что-то трудное, чего я страшусь, я не ухожу больше на диван листать подшивку старых журналов. А вспоминаю поляну под старой шелковицей, Ежова, монотонный голос Кольки Черткова… И шагаю, словно прыгаю в воду.

Мы лежим на снегу. Впереди белое-белое стрельбище. Черные пятна мишеней пересекают его, будто многоточие.

Посиневший от мороза полковой горнист вытаскивает из кармана мундштук и трубит сигнал.

Значит, можно стрелять. Слева раздается выстрел. Это пальнул Истру. Гильза падает передо мною, растапливает снег. От неожиданности я нажимаю спусковой крючок. Выстрел сухим треском раздается в ушах.

— Как лежите?! Правая нога должна составлять прямую линию с автоматом. А у вас крючок! Сколько раз показывал… Много знаете, да мало понимаете… — это сержант Лебедь учит уму-разуму Мишку Истру.

Мишка поспешно стреляет. Мишень прыгает на мушке, как мячик. Но едва сержант Лебедь успевает подойти ко мне, Мишка уже докладывает:

— Рядовой Истру стрельбу окончил!

Я не очень боюсь сержанта Лебедя. Хотя после нашего возвращения с гауптвахты он смотрит на меня косо. По стрельбе я имею второй разряд. Об этом не говорил никому. Даже Истру. Если первую пулю не сорвал, за результат можно не волноваться. То-то будет удивления!

Из-за сопки, поросшей могучими соснами, показался «газик» командира полка.

Стрельбище приходит в движение.

Командир полка полковник Донской едва успевает открыть дверку машины, как дежурный по стрельбищу с красной повязкой на рукаве громовым голосом докладывает:

— Товарищ полковник, первая рота занимается отстрелом первого упражнения. Дежурный по стрельбищу…

— Вольно! — прерывает Донской и, не глядя на дежурного, проходит вперед.

— Как стреляют?

Дежурный по стрельбищу поспешно докладывает:

— Лучший результат дня 24 очка, товарищ полковник.

— Плохо… Объявите: выбившему тридцать очков предоставляю десять суток отпуска на родину, без дороги.

Это стимул. Великое дело!

А мы уже отстрелялись. Мы бежим к мишеням цепочкой по вытоптанной в снегу дорожке. Впереди меня длинный Истру, позади я слышу тяжелое дыхание Асирьяна.

— Нет, солдатом нужно родиться, — вздыхает Истру, разглядывая мишень. — Черт подери, куда девались пробоины?

Пробоины сидят в правом углу мишени, где типографским способом зеленой краской написано: «Мишень учебная № 5-а».

— Я, кажется, закрывал не тот глаз, — сознается Мишка.

— Это от волнения, — говорю я. — Бывает…

Истру так расстроен своей неудачей, что даже не заглянул в мою мишень.

Подходит взводный. Я докладываю самым уставным образом:

— Товарищ гвардии лейтенант, рядовой Игнатов выбил тридцать очков.

На лице лейтенанта Березкина радость, словно он выиграл по облигации.

— Вам разрешат отпуск, — говорит он. — Вы слышали обещание командира полка?

— Нет. Не слышал…

К нам идут, рассматривая мишени, командир полка, дежурный по стрельбищу и наш командир роты майор Гринько.