Абдурахман Абсалямов - Орлята

По расчетам Краснова, они приближались к границе.

— Нам бы только ступить на родную землю, — говорил Верещагин, — тогда не то что гитлеры и маннергеймы, сам черт не устоит против нас…

Гадали, каково положение на этом участке фронта. Возможно, наши отошли от границы. Но Кандалакша и Мурманск, во всяком случае, должны быть в советских руках.

Через день, к вечеру, они наконец увидели первый пограничный знак. Как один, бросились они к нему и, опустившись на колени по другую его сторону, радостно целовали землю.

— Итак, друзья, мы на советской земле! — воскликнул Краснов.

Прошло еще несколько дней. Моряки достигли небольшого озера. Сняв автоматы, они растянулись на нетронутой мягкой траве. Солнце садилось, зажигая северо-запад и окрашивая последними лучами мачтовые, одна выше другой, сосны на противоположном каменистом берегу.

Лежа на боку, Верещагин приподнялся и настороженно сказал:

— Товарищи, не то мне почудилось, не то на самом деле потянуло дымом?

Все стали втягивать ноздрями воздух. Да, Верещагин не ошибался. Действительно, тихий ветерок доносил с того берега озера горьковатый запах гари.

Мысль моряков лихорадочно заработала: что за дым? Кто зажег огонь: наши или враги? Ведь до сих пор они избегали столкновений и с немцами и с финнами, старались тихо обходить врага.

Краснов послал Верещагина и Урманова осторожно прощупать противоположный берег.

— В случае чего, дайте сигнал выстрелом. Мы отойдем вон на ту крутую сопку.

Верещагин и Урманов мгновенно исчезли в густом кустарнике.

Они ползли, пока не услышали приглушенные голоса. Прислушались. Что это?.. Родная русская речь?! Верещагин и Урманов бесшумно раздвинули зеленые заросли.

— Стой! Бросай оружие! Руки вверх!

— Братцы, не стреляйте! Мы свои! — радостно крикнул Верещагин. Его острые глаза уже заметили зеленые фуражки пограничников.

Их обезоружили и повели в глубь леса.

На круглой поляне, в ямах, потрескивали костры, и около яркого их пламени грелись люди тоже в фуражках с зеленым околышем.

Окружив моряков, пограничники настороженно расспрашивали их, а Верещагин с Урмановым мяли пограничников в своих объятиях и все твердили, что они — свои.

Успокоившись, они подробно рассказали о всех злоключениях отряда и в свою очередь узнали, что попали в пограничную часть, которая с тяжелыми боями выходила сейчас из окружения.

Верещагин и Урманов, в сопровождении пограничников, сходили за товарищами. Поев ухи, моряки с наслаждением принялись за бритье и стрижку, словно торопясь смыть с себя горечь голодных скитаний по чужой земле. Увидев себя в зеркале, Урманов от всей души расхохотался: бородка была у него козлиная, реденькая, стари ковская. Один Ломидзе хотел было сохранить свою бороду до соединения с регулярными частями, но Верещагин накинулся на него:

— Сейчас же сбрей свою щетину, не позорь морскую форму.

И Ломидзе сдался.

Впервые после гибели лодки моряки вздохнули свободнее и, предварительно развесив на деревьях постиранные тельняшки, улеглись счастливые, что дожили до такого дня. Но они долго еще переговаривались, прежде чем заснули под сумеречным звездным небом.

Верещагину приснилось, будто он снова на корабле, ходит по омертвевшей, беззвучной лодке, наклоняется над лежащим без сознания Шаховским, поправляет его руку, потом садится на место акустика, надевает наушники и слышит — на дне моря… поют птички! Да, да, настоящие птички. Он проснулся и, открыв глаза, въяве увидел чирикающую красногрудую пташку. И сердце Верещагина защемило от боли при воспоминании о погибших.

Моряки продолжали упорно двигаться к цели — на соединение с регулярными войсками, теперь уже в составе отряда пограничников. Они неутомимо шли через лесные дебри по еле заметным тропам, проложенным зверьем, то и дело попадая в стычки с мелкими подразделениями врага.

По лесу уже протянулись длинные тени. Сегодня Галима Урманова назначили в тыловой дозор. В паре с ним был долговязый, остроносый, обросший боец, увешанный кружками, чайником с красными разводами, разными коробочками.

— Ты откуда? — спросил Урманов, когда они оказались в тихом ветвистом ельнике.

— Мы — самарские, — уклончиво ответил напарник, махнув худой грязной рукой, и перевел разговор на другое: — И мать родная, наверное, не чует, как мы тут таскаемся. — Оглянувшись по сторонам, он вытащил из кармана шинели зеленоватую бумажку. — Читал?

— Нет, — ответил Галим.

Обладатель чайника подтянул локтями спадающие брюки, снова огляделся и протянул бумажку Урманову:

— На, читай! Это по-нашему написано, по мусульмански. Я давно учел, что ты не русский. Ты, наверно, грамотный по-мусульмански? Или, может, мне самому прочитать тебе?

Галим не удивился напечатанной арабским шрифтом листовке. Ему было известно, что фашисты рассчитывают на то, что после первых же ударов германской армии им удастся посеять раздор между советскими народами. В лесу все чаще попадались вражеские листовки, сброшенные с самолетов. Никто их, правда, не читал. Бойцы брезгливо, как ядовитого паразита, затаптывали их тут же в болото. Но, оказывается, в семье не без урода.

— Читай, читай! — торопил Урманова обладатель чайника. — А потом поговорим.

Галим гневно взглянул на него и, разорвав листовку на мелкие клочки, развеял ее по ветру.

— Эх, зелеп-молод ты еще, матрос. А там правильно написано — дела-то наши швах. Пока цела голова, не лучше ли нам махнуть?.. — и обладатель чайника кивнул головой назад, в сторону противника. — А?.. Покорную шею сабля не рубит. Они мусульман не трогают, они только русских…

Галима словно опалило жаром.

— Да ты куда это клонишь, гнус?

— Тсс… не ори, дурень! — замахал на него руками обладатель чайника и даже попытался закрыть Галиму рот.

Урманов изо всех сил ударил его по руке.

— Тсс, якташ [18] Земляк , тсс! — сразу залебезил тот. — Я ведь пошутил… чтобы испытать тебя. Не сходи с ума… Сам знаешь, в отряде ты человек новый. Ну вот, политрук и говорит, нужно, мол, узнать, кто чем дышит…

— То-то… кто чем дышит… — все не мог успокоиться Галим. — Смотри не вздумай в следующий раз такие шутки шутить… получишь пулю в лоб! — отрезал он, прижимая автомат к груди.

Обладатель чайника растянул в неискренней улыбке тонкие, склеившиеся губы.

— Ну и напугал, матрос. Зря ты горячишься.

Галим, замкнувшись, грозно молчал. Лес шумел, словно волны перекатывались…

Если бы Урманов знал, кто сейчас стоит перед ним, он насторожился бы еще больше. Этот кулацкий сынок убил комсомольца, он трижды бежал из заключения, меняя не только жеста жительства, но и документы. Под чужим именем надел он и красноармейскую шинель, чтобы при первой же возможности перебежать к финнам или немцам.