Вольт Суслов - Красные облака

А может, это и не от снарядов вовсе. Может, ветер помогает: "Вперёд! Вперёд!" Ветер-то ведь тоже наш, балтийский!

Корзина из стороны в сторону болтается. Наблюдатель катается по дну от стенки к стенке.

Наконец на ноги встал. Выглянул за борт корзины:

– Садимся!…

И верно – сел.

На Охте.

На крышу одного из домов.

Наверное, он знал, как его зовут. Просто забыл.

Маленький ещё.

Такой маленький, что не было ему никакого дела ни до войны, ни до бомбёжек. Знал он только самое главное: есть у него мама. Добрая, весёлая мама.

Иногда он долго-долго сидел один. Закутанный, обвязанный тёплым платком, с валенками на ногах… Сидел на широкой маминой кровати и ждал.

Даже если мама не приходила очень долго, он не плакал. Во-первых, каким бы он ни был маленьким, он был мужчиной. Во-вторых, что толку плакать, если всё равно никто тебя не услышит, не погладит по голове. Как мама.

В комнате было холодно. С каждым днём она становилась просторнее. Раньше, он помнил, у стенки стоял большой шкаф и было много стульев. Потом появилась маленькая круглая печка. Встала посреди комнаты и протянула чёрную трубу прямо в окошко. В печке затрещали сухие доски, заиграл жёлтенький огонёк. Но шкафа не стало… И стульев становилось всё меньше и меньше.

Мама приходила всегда. Как бы долго он ни сидел один, мама всё равно приходила. Она размачивала в тёплой воде кусочки хлеба и кормила его с ложечки. Это было очень вкусно!

И ещё мама рассказывала о папе.

Папа плавал на большом корабле. Он сражался с фашистами. Стрелял в них из пушек и не пускал в Ленинград. Папа был очень сильным и смелым. Вот только писем от него давно не было… Наверное, он куда-то уплыл… Далеко-далеко…

Сын засыпал под мамин рассказ, а когда просыпался утром, мамы уже не было рядом. Он вылезал из-под одеяла и садился. Надо было снова ждать…

А потом мама не стала никуда уходить. Она лежала рядом с ним на кровати и говорила редко-редко.

– Тебе не холодно, сынок? – тихо-тихо спрашивала она.

И ещё:

– Когда же придёт письмо?

Однажды мама уснула. Он долго ждал, когда она проснётся, ёрзал, вылезал из-под одеяла, гладил мамину руку и опять засыпал.

Разбудил его голос.

Не мамин.

Кто-то вошёл в комнату и спросил:

– Прохоровы здесь живут?

В тишине послышались шаги. Потом кто-то крикнул:

– Ой!

Шаги убежали. Но скоро они вернулись назад.

Потом он почувствовал, как его взяли на руки. Завернули в одеяло и понесли.

В глаза ударило много света. Он зажмурился.

Чем-то холодным обожгло щёки…

– Сдаюсь! – сказал Вовка. – Он, наверное, ещё не понимает.

Мы сидели в комнате дяди Никифора. Я топил печку, а дядя Никифор ворчал на Аллу:

– Ну куда ты его притащила? Что мы с ним делать будем?

Алла молча отщипывала от пайки малюсенькие крошечки и кидала их в алюминиевую кружку.

– Твоё дело мальцов собирать? – гудел над печкой дядя Никифор. – Кто ты есть в обороне города? Поч-таль-ён! Тебе поручено письма доставлять. А на мальцов Красный Крест есть.

Алла поставила кружку на печку.

– Что же, они все квартиры обходят? И не заметить могут. А он маленький… Совсем один остался…

Вовка отодвинул меня от печки, раскрыл дверцу и пристроился к свету с треугольничком письма. Чего там искать? Мы его все перечитали по три раза. "Прохоровой Н. А." – ясно. А дальше ничего не ясно. Обратного адреса нет. Только фраза: "Я всё там же". Имён – тоже никаких. "Здравствуй, родная!… Как наш сынок? Здоров ли? Зря вы всё-таки не уехали с институтом. Ну что же, что далеко от меня? Придёт ещё время – и поднимется по трапу на палубу сын капитана Прохорова. Нет, почему только сын? Новый капитан Прохоров встанет к штурвалу! И придётся тебе, родная, провожать сразу двоих. Но то будут счастливые плаванья!…"

– Не ищи, – буркнул на Вовку дядя Никифор. – Безымянный он.

– В жакт сходить надо, – откликнулся Вовка.

Алла вздохнула:

– В какой жакт? Нету жакта. Он в доме восемнадцать был. Его ещё в прошлом месяце бомбой…

А Прохоров-безымянный сидел на Алкиной кушетке и, как птенец, открывал рот, нацеливаясь на ложку.

– Пошли, – шлёпнул меня по спине дядя Никифор.- В райсовет побреду. А вы, может, дровишек где сыщете? Помыть его надо, мальца-то… – Он пошагал к дверям. На пороге обернулся. – Ты, почтальонша, тоже не сиди долго. Мальца спать уложи и иди. Писем вон сумка полная. Люди ждут.

…Почтальоном Алла работала уже два месяца. Ей – что! Воспользовалась тем, что старше нас на три года, пошла в райком комсомола, её и направили работать. Участок дали. Шесть домов, двадцать четыре лестницы, две тысячи девятнадцать ступенек. Сама сосчитала.

Вообще-то почтальонам разрешалось приносить письма в жакт – и всё. Чтобы не бегать по лестницам. Слабые ведь все. Жильцы сами должны заходить за почтой.

Но Алла всё равно ходила. И правильно. Я бы тоже ходил. А если кто-нибудь ослабел так, что не может ходить? Ему, значит, так и лежать без писем? Ерунда получается! Письмо ведь – это знаете что такое?! Алла говорит: "Витамины!"

На другой день Прохоров-безымянный глядел уже веселей. Вроде бы даже с интересом наблюдал, как мы с Вовкой запихивали в "буржуйку" куски нашей этажерки. И сосал палец. Иногда он пытался что-то произнести.

Вовка тогда подходил к нему и строго требовал:

– Ну, вспомнил, как тебя зовут?

Прохоров поднимал к нему голову и долго хлопал глазами.

– В ЗАГС ходил, – сообщил дядя Никифор. – Прохоровых этого возраста счётом более двухсот. Что касаемо местожительства- "город Ленинград". Коротко и ясно.

Он сел к печке, погрел руки перед раскрытой дверцей и снова нахлобучил шапку.

– Вы тут нянькайтесь, а я в Дом малютки побреду.

Что нам оставалось делать? Нянькались. Алки-то нету. Работает. Рассказывала, что через Ладогу доставили шесть тысяч мешков с корреспонденцией! Побегаешь…

Только на третий день собрались мы все вместе. Мама тоже пришла. Принесла из госпиталя манной каши и кормила Прохорова.

– Так… – вздыхал дядя Никифор. – Дела… Завтра героя этого в Дом малютки вести, а на какое имя записывать?

– Если бы девочка, можно назвать Мариной, – откликнулась мама. – Отец моряк – дочь Марина.

– А он не дочь, – насупился Вовка.

– Виктором назовём, – заявила вдруг Алла. – Виктор – значит "победитель". Он свою смерть победил. Пусть будет Виктор, а?

Сначала никто не отозвался. Все думали. Потом мама сказала:

– Виктор – это хорошо. Виктор Прохоров!