Петр Проскурин - Горькие травы

Лобов отодвинул миску с недоеденным борщом, встал. Марфа всполошилась:

— Да ты что, Степан, одурел? Не съел ничего, две ложки хлебнул. Из-за каждой болячки… Дед из ума выживает, ну, срубил и срубил. Не пущу. Ешь садись, может, налить тебе для аппетита, у меня есть на смородине?

— Не надо. — Лобов стал закуривать, глядя в окно на улицу и морща лоб: в придорожных канавах бежали ручьи. — Рамы вторые надо выставить, пора.

— Завтра с фермы прибегу, займусь.

— Я, может, сегодня сам под вечер сделаю.

— Ладно. Еще чего! — грубовато-ласково проворчала Марфа. — Мало тебе делов, как-нибудь сама слажу. От тебя, погляди, одна тень осталась. Прибегу и сделаю.

Пуская дым прямо в стекло, Лобов усмехнулся. Бабы, выходя на работу в колхоз, всегда говорят «идем» или «пошли», а возвращаясь домой: «до дому бегу», «бежать надо». Он как-то не обращал внимания раньше, сейчас с горечью подумал о загруженности женщин. В поле, дома, трудодень выработать надо, свой огород выполоть и детишек обстирать, мужа накормить. Все в деревне держится на женских руках, кого на войне поубивало, а кто в город убег. Молодые из армии — сразу в города, редко-редко кто назад приходит.

«Надо к деду Матвею зайти, — подумал Лобов, отрываясь от этих бесполезных мыслей. — Старый дурила, узнают— посадить могут за милую душу». Он огорчен сообщением жены, и теперь, после совещания в области, — тем более. Он с детства знал старую яблоню, мальчишкой воровал с нее яблоку и парнем воровал, угощая свою покойную первую жену, тогда невесту. Яблоки ближе к осени были прозрачны и вкусны, с редкими белыми точками по всей кожуре.

— Сегодня поздно вернешься, Степан?

— Не знаю. Часов до двенадцати посидим. Правление сегодня.

— Беда с твоей должностью. И на кой ляд она нам нужна?

— Беда в другом, Марфуша. Поздновато Дербачев вздумал совещание свое собирать. А теперь что успеем? Второй месяц над планами посевов бьемся. То земля не та, то семян нет, не знаешь, где достать. На этот год, если дело пойдет, с осени все спланируем, экономиста с города приглашу. Неплохо штатную такую должность утвердить, только бы человек хороший попался. Жизнь не всегда без умных людей, а ты говоришь. Дербачев у нас с рук путы снял. Успеем, перепланируем посевы, полмиллиона чистой прибыли.

— Я понимаю, — обиделась Марфа. — Совсем у меня, что ли, ума нету?

— Был, да вышел, — пошутил он, подходя к ней и обнимая ее единственной рукой, легонько прижимая к себе. От его неловкой ласки Марфа смутилась, притихла. Не часто такие минуты выпадали им теперь, они стояли молча.

— Скоро семь лет, как поженились, Степан, — сказала Марфа, и он удивился:

— Неужто семь?

— Семь. Осенью, в зимнего Николу, полных семь. Жизнь пройдет — не увидишь.

— А какой тебе жизни надо?

— Мне-то не надо, — торопливо сказала Марфа. — Не жалею я — тебя жалею. Дома не бываешь, совсем ты, Степа, высох.

Он наклонил голову, внезапно поцеловал ее в губы. От него пахло табаком.

— Ладно, пойду, Марфа.

— Иди.

Она проводила его взглядом из окна, принялась за уборку и села посреди множества дел и задумалась.

В то самое время, когда в правлении колхоза «Зеленая Поляна» потели над планами своих угодий бригадиры и агрономы и Степан Лобов докуривал вторую пачку «Севера», в кабинете у Николая Гавриловича шло бюро, созванное вне очереди. Выступал Дербачев, выступала и Юлия Сергеевна, из-за которой, собственно, и разгорелся сыр-бор; готовясь нанести удар, она не подумала об ответном и сейчас, оглядывая знакомые лица, думала: «Кто из них? Кто?» Клепанов сидел рядом с Дербачевым. Юлия Сергеевна несколько раз возвращалась к этой мысли, ее сомнения перешли в уверенность. «Он, — сказала Юлия Сергеевна. — Больше некому. Ах, трус! Почему ты не сказал мне в лицо? Спокойнее, ведь были разговоры о Дербачеве не только с Клепановым. Кто? Кто? Ведь упоминали и других».

— Я ставлю вопрос ребром, — говорил Дербачев. — О выводе Борисовой из состава бюро обкома. Предлагаю проголосовать.

У Юлии Сергеевны медленно отливала краска от лица.

— Вы забываете, Николай Гаврилович, меня выбрала конференция.

— Вынесем на следующий пленум. Не сомневаюсь, он утвердит наше решение.

Юлия Сергеевна оглядела сидевших вокруг длинного зеленого стола людей. Генерал Горизов хмурил густые брови и развинчивал свою авторучку; председатель облисполкома Мошканец тяжело вытирал вспотевшую багровую шею платком; Клепанов сосредоточенно изучал стол. Один Дербачев встретил ее взгляд:

— Товарищ Борисова будет на своем месте на каком-нибудь менее ответственном участке работы. Где именно, мы решим позднее. Очевидно одно: товарищ Борисова не созрела пока для руководства идеологической жизнью области. Вести закулисные интриги не к лицу коммунисту. Думаю, Юлия Сергеевна найдет мужество пересмотреть взгляды на партийную этику.

Горизов собрал наконец свою ручку и смотрел прямо на Борисову. В узких монгольских глазах, полуприкрытых тяжелыми веками, затаилась усмешка. «Держитесь, держитесь, не срывайтесь. Все в порядке», — прочла Юлия Сергеевна в его взгляде и наклонила голову.

Голосуют. Пятеро «за», трое из присутствующих воздерживаются. В гардеробе Юлии Сергеевне помогает старая седоусая Савельевна.

— На улице знобко еще, — говорит гардеробщица. — Рано вы на легкое пальто перешли.

— Да, да, — машинально отвечает Юлия Сергеевна и выходит. Ее сразу охватывает сыростью, ветром.

Что ж, право сильного. Она не обижается на Дербачева. На его месте она поступила бы так же. Борьба есть борьба. И себя ей не в чем упрекнуть. Его путь ложный.

Она оттянула узел шейной косынки: на ветру трудно дышать. Убеждения убеждениями, а попробуй загони чувства в панцирь. Дербачев ей нравится, она почти завидует ему. Дербачев ничего не знает. Он увлечен своими идеями, своими химерами и ничего не знает. И она не может честно и открыто, как он сегодня, сказать ему: «Защищайся». Юлия Сергеевна вспомнила тяжелые, припухшие веки Горизова. Предупредить Дербачева? Безумие. Ничего она не выиграет, не выиграет и Дербачев. Лучше ничего не знать. Другой вопрос — как? Несомненно, он умный человек, но горяч; сама того не желая, она лишь ускорит развязку, и без того близкую. Пусть она с ним не согласна, его путь ложный, она не решилась бы на такой шаг. Но и противник может заставить собой восхищаться.

В кроне молодой подстриженной липы напротив шумели воробьи. Растрепанными комьями они срывались вниз, падали на землю, взлетали. Юлия Сергеевна хотела пересесть на другую скамью: слишком воробьи шумели. Встать не хватало решимости, не могла заставить себя сдвинуться с места.

Она сидела на скамье на городском бульваре. В песочнице напротив играли дети, маленькая нахохленная старушка ревниво охраняла детскую коляску, все время поворачивая ее козырьком к солнцу.