Александр Демченко - Серебряные крылья

Стынь. Снег под ногами поскрипывает, морозец за щеки и за нос прихватывает; прозеваешь — белое пятнышко останется, знай растирай, если не хочешь себе неприятностей нажить. Хорошо — безветрие, а ну как при такой температуре да еще сквознячком потянет, тогда хоть носа на улицу не высовывай. Поневоле во все магазины заглянешь, чтоб обогреться да отдышаться. Старожилы утверждали, что уже лет двадцать такой зимушки не выдавалось, чтобы сразу, до рождества, и так завернуло. А ведь впереди еще январские стужи да февральские метели. Но как ни лютует зима, а нет-нет и приотпустит маленько. И тогда дворы, тротуары и улицы оживляются. От меховых шубеек и теплых пальто все черным-черно становится. На лыжах, на коньках, на санках, с клюшками в руках носится разномастная детвора. Засиделись за партами в школах и у себя в домах, рады, что на свободу вырвались. Иные взрослые на досуге не хуже малых с горок катаются. Наезженный ледок гладкий, что зеркало, и несет тебя сила сумасбродная — аж дух захватывает! Р-раз! — и санки резко тормозят, вгрызаясь в упластованный, утоптанный снег. Кто успевает вовремя ногу подставить и тем самым удержать равновесие, а кто, не успев среагировать, валится набок. Визг, смех. А мальчишки — те настоящие зубры! Не сядут на санки, как на коня, знают законы физики — устойчивость плохая, а ложатся на них животом, поджимают ноги вверх и бесстрашно мчатся с горы, вызывая восхищение взрослых.

Любят зиму русские люди, и не страшат их ни вьюжные, дни, ни трескучие морозы, знают, что это не вечно! Зато сколько прелестей и удовольствий выпадает на их долю в солнечный ядреный денек!

Понравились Сергею лыжные прогулки. Он уже дважды ходил по скованной льдом, заметенной снегом реке на другой берег. Там облюбовал местечко с пологим спуском, где можно покататься на славу и прекрасно провести выходной день. Возвращался прямо-таки опьяненный целебным загородным воздухом; на щеках — румянец, в глазах — веселый блеск, а во всем теле — приятная усталость. Каждый мускул играл под кожей, дышалось легко, всей грудью, и смешно было видеть, как шли горожане, укутанные, берегущие тепло.

Посмотришь с противоположного берега на город — он весь окутан дымом и туманом. И невольно думаешь: неужели изо дня в день дышишь этой копотью и гарью и даже форточку открываешь, чтобы напустить и в комнату этой гадости под видом чистого воздуха? Как все относительно в этом мире!

И любовь? А что, наверное, и любовь — относительное понятие. Только эта относительность имеет более сложную зависимость.

Когда уходила Маргарита, Сергей не возмутился, не испугался. Он ожидал такого исхода. Он был хладнокровен в те минуты и не знал, что боль придет позже, как приходит она после хирургической операции, когда наркоз прекращает свое действие. И все это пришло — тоска, обида, тяжкие мысли сквозь бессонные ночи, не отпускавшие его до рассвета, а затем злость, злость на себя. Он сам, сам во всем виноват. Значит, не мог дать Маргарите всего, что требовала она, что требовала ее любовь.

Вот и Вера… Не ладится что-то у них. Уходит она от серьезного разговора и чуть что: «Я к бабушке». Какая примерная внучка!

Каждый раз Сергей возвращался с прогулки один, поднимался в свою холостяцкую квартиру, и дикая тоска наваливалась на него. Каждый угол комнаты, казалось, брал его под прицел и так держал до утра. Тишина становилась невыносимой, он терпеть ее не мог, боялся этой тишины.

Но сегодня — хватит! Пора кончать. Или — или…

Вера встретила его у калитки: в руках у нее был небольшой чемоданчик.

— Ты ко мне? — удивленно-встревоженно спросила она.

— За тобой.

— Что случилось? На тебе лица нет. Может, ушибся?

— Нет. Я прекрасно себя чувствую.

— Не похоже. Ты мрачнее тучи.

Сергей взял из ее рук чемоданчик.

— Вера, нам надо поговорить.

Она отчужденно поглядела на него.

— Да! И притом серьезно! У тебя есть время?

— Я собралась к бабушке.

— Опять к бабушке? — взорвался Сергей. — А я не пущу тебя. Поняла? К себе увезу! Навсегда! Поняла? Что с тобой? Ты не хочешь? Опять слезы! Я не выношу слез! Собирайся!

Вера отобрала у него чемоданчик.

— Сережа, пойми, я не могу…

— Но почему? Почему?

— Я не одна.

Он оторопел:

— Как не одна?..

— А ты думаешь, почему я каждую субботу езжу к бабушке? Дочь у меня там.

— Дочь?! И ты молчала? Да ты понимаешь, что я только не передумал? Эх ты!.. А как зовут?

— Наташа. Натка.

— А почему она у бабушки?

— Мама настояла. Ты, дескать, еще молода. И тебе надо устраивать свое счастье. Счастье… — горько усмехнулась она. — Вот и приходится к собственному ребенку на свидание ездить.

— Поедем за ней вместе.

Вера жестом остановила его:

— Погоди. Не торопись. Нельзя делать все сгоряча. Ты подумай.

— Где отец? — сдавленным голосом спросил Сергей.

— Его нет. Во всяком случае, для меня. Это длинная история. Когда встречались, он был хорошим парнем. А появился ребенок, он стал плохим отцом и мужем. Мы расстались. Не спрашивай больше о нем. Его нет в моем сердце.

— И все равно — едем! — решительно заявил Сергей. — Нельзя, чтобы дочь — и без матери.

Он положил руки на ее худенькие вздрагивающие плечи:

— Ну чего ты? Чего?

Рывком обернулась она, словно только и ждала этого прикосновения. Из-под черной пряди волос, упавшей на лоб, всплеснулись черные заплаканные глаза. Он почувствовал нежную, щемящую жалость к ней. И еще почувствовал, как ревность, совсем недавно бродившая в его крови, сменялась другим чувством — спокойным, светлым и радостным…

Зима точно взбесилась. Метель, круговерть который день подряд! Снегоочистители, тракторы, бульдозеры — вся наземная техника брошена на взлетно-посадочную полосу, чтобы освободить ее от снега. А он валит и валит, и порой не поймешь, где земля, где небо. Все смешалось. И не успеет пройти снегоочиститель, как за ним опять сплошное белое половодье.

Испытатели уныло поглядывали в окно, залепленное снегом: когда же это кончится?

И метель в конце концов выбилась из сил, стало тихо и безветренно. Зато туман, невесть откуда взявшийся, затянул и домик стартового командного пункта, и заводские корпуса, и летно-испытательную станцию. На стоянке сквозь серую туманную мглу едва виднелись готовые к полету машины. Стремительные в воздухе, сейчас они, обтянутые темными чехлами, походили на унылых, нахохлившихся птиц. Синоптик, коротконогий, широкоплечий мужчина, тыча карандашом в свои разрисованные карты, долго объяснял метеообстановку и наконец пообещал погоду, если, конечно, посвежеет ветерок.

— То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет, — невесело резюмировал Ступин.