Алексей Малышев - Повесть о таежном следопыте

Снег все шел и шел. Наскоро поставленная палатка давно уже потонула в сугробах, и, чтобы выползти из нее, надо было каждый раз заново пробивать в снегу тоннель.

Пихты стояли, опустив и словно прижав к себе отягощенные снегом ветви. Молодые березки согнулись в дугу, почти касаясь вершинами подножий.

Все живое, казалось, замерло. Капланов знал, что изюбры и лоси сейчас выстаивают под деревьями там, где их застал большой снег. Да и никто из животных, пожалуй, не рискнет куда-либо двинуться, опасаясь не выбраться из этих снегов. Разве только тигр не будет лежать. У него-то хватит силы. Его может выгнать и голод. Чего проще сейчас попасться ему на зубы — здесь настоящая мышеловка. А ружья нет…

Так протянулось несколько томительных дней. Кончались продукты, а снег все падал. Палатка сделалась глубокой норой, откуда теперь и выползти было трудно. Костер разводить стало невозможно. Кругом поднялись рыхлые снежные стены. Человек в них тонул с головой.

Как уйти отсюда без продуктов, без ружья, без дороги? Капланов разделил остатки еды на число дней перехода до избушки на реке Кеме, где он поселился. Но снег все валил. Природа решила, наверное, за одну зиму вытряхнуть из туч все, что припасла на добрых три зимы.

Десять дней длился этот снежный плен. В конце концов Капланов решил уходить. Если умирать с голода, то пусть лучше в пути. Впереди будет хоть какая-то надежда. Идти и не сдаваться!

И он, выбиваясь из сил, побрел по глубокому рыхлому снегу. Вскоре пришлось бросить почти все вещи, которые взял с собой. В пути он был уже несколько дней, изнемогал от усталости и голода. Продукты давно кончились. И хотя до жилья было уже недалеко, силы иссякли.

Ему вспомнился рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни», который, как он знал, любил Ленин. Вот и он теперь оказался в положении человека, умирающего от голода в снежной пустыне.

Но тучи, наконец, прорвало, блеснуло солнце. С севера подул горняк, он обещал ясную погоду. Снег прекратился. Огромным усилием воли Капланов заставил себя одолеть последние километры.

В поселке он упал на пороге первого же дома. Здесь, у чужих людей, которые его подобрали, Капланов долго болел. Лишь через двадцать дней, еще не окрепнув, он пришел на лыжах в свою избушку в долине Кемы.

Временами Капланов чувствовал себя подавленным. Это было результатом физического и нервного переутомления. Сказывалась жизнь в одиночестве, без людей, в условиях непрерывного тропления зверей и постоянных лишений. Трудно было и без газет, без писем близких, без радио. Все это он мог получать лишь в то короткое время, когда бывал в Тернее, в управлении.

А ведь жизнь в тайге продолжалась уже три года. Капланов вспоминал, как в сентябре 1936 года он впервые пробирался тайгой в Терней, в управление заповедника: на лодке, с шестом в руке, вверх по Иману и Колумбэ, затем пешком, с тяжелым рюкзаком за плечами, через хребет Сихотэ-Алиня и, наконец, по реке Туньше к Японскому морю — в Терней.

Терней означает «долина ветров». Ветры свирепствуют здесь, особенно зимой. Бухту замыкает мыс Страшный, о который во время штормов разбилось немало судов. Суда ищут в бухте спасения, но волной их бросает к опасному мысу. А за ним лежит бухта Смерти. Моряки не любят этих мест…

Все это рассказал Капланову старый рыбак, отвозивший его из Тернея на лодке по неспокойному морю в северную часть заповедника, где ему предстояло работать. От побережья пришлось пробираться еще восемьдесят километров в глубь тайги по долине Кемы.

Урочище Ясная Поляна находилось в районе обширной старой гари. Здесь стояла полуразвалившаяся избушка размером три на три метра, которая когда-то служила баней лесорубам. В ней он и поселился.

Однако избушку до его приезда успели занять змеи-полозы и щитомордники, заползавшие туда через многочисленные щели в полу и на потолке. На чердаке, наверное, уже давно жил крупный амурский полоз длиной около двух метров и толщиной почти в человеческую руку. На его блестящем темном теле ярко выделялись узкие желтые полосы. Капланову полоз показался великолепным. Он попытался его поймать, прижав палкой хвост. Однако полоз яростно зашипел, приподнял голову и, едва человек протянул к нему руку, вцепился в нее зубами. Укус полоза не ядовит, хотя и болезнен. Капланов решил оставить змею в покое.

Через несколько дней на рассвете, только проснувшись, он услышал за стенами избушки отчаянное верещание маньчжурского зайца. Выглянув в дверь, Капланов заметил в траве какую-то возню. Подойдя поближе, он увидел, как полоз, скручиваясь кольцами вокруг поднявшегося на задние лапки зайца, пытался его задушить. Капланов замахнулся на полоза палкой, и тот неохотно отпустил свою жертву.

Змея уползла, а заяц несколько минут лежал без движения, потом вскочил и опрометью бросился в кусты.

Полоз любил греться на солнышке. Чаще всего он свертывался на завалинке возле избушки. К человеку он постепенно привыкал, и Капланов перестал обращать на него внимание. Однако ядовитых змей — щитомордников — из дома надо было изгнать. Пришлось повозиться. Но время от времени они снова появлялись, оказываясь в самых неподходящих местах: заползали то в рюкзак, то в спальный мешок.

Тропа к избушке давно заросла. До ближнего селения, Великой Кемы, было далеко: оно лежало у самого впадения реки в море. Так с первых шагов работы на новом месте Капланов оказался один. У него не было хорошего оружия и таежной обуви. Часть продуктов приходилось доставлять из Великой Кемы, а часть он стал добывать на месте сам. Нередко Капланов ходил с острогой бить рыбу на Кеме.

Около избушки стояло два стога заготовленного лесниками сена, и Капланов взял сюда из Тернея коня. Однако на коне далеко не уедешь: вокруг сплошное бездорожье.

Один, без проводника, бродил он по незнакомой тайге. Компасом никогда не пользовался, угадывая части света по лесным приметам. Достав старенькую лодку, пытался плавать с шестом по узким порожистым речкам. Но там часто встречались заломы и непроходимые перекаты, и тогда лодку надо было перетаскивать на себе. Не раз лодка на воде перевертывалась и у него тонули продукты.

Все здесь оказалось много труднее, чем на Демьянке. И Капланов в письме к одному из близких людей признавался потом, что переносил здесь «лишения до предела человеческих сил».

Однажды, в самом начале пребывания в Ясной Поляне, он поднялся на высокую сопку, откуда была далеко видна долина Кемы и восточный склон Сихотэ-Алиня. К северу хребет изгибался дугой, и там угрюмо возвышалась самая крупная сопка Шайтан. Всюду вокруг, особенно по левобережью Кемы, виднелись обширные гари, следы лесных пожаров. Они зарастали березняком и осинником или, наоборот, обнажались, и тогда, словно оголенные кости живого существа, выступали светло-серые каменистые россыпи, которые сползали по склонам. Так омертвлялись все новые участки. Кое-где на гарях виднелись одинокие причудливой формы, обугленные остовы кедров — все, что осталось от дремучих кедровых лесов. Мрачное впечатление производила эта изуродованная, безжизненная тайга.