Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

Сергей, сын доктора Петра Михайловича Кравченко, проснулся в десятом часу утра. Сквозь щели в закрытых ставнях проходил свет. Сергей смотрел некоторое время на пылинки, суетившиеся в светлых плоскостях, и сказал:

— Броуновское молекулярное движение. — Потом так же громко спросил: — Будет письмо сегодня? — и ответил: — Да, сегодня будет.

Одеваясь, он вспомнил вчерашнюю встречу с теткой Анной Михайловной и дочерью ее Полей.

Высокая узкоплечая девочка, с длинными руками, длинными худыми ногами, с длинным лицом, длинной черной косой, не понравилась ему.

«Нет, не она», — подумал он, глядя, как Поля вдруг покраснела, спускаясь, с подножки вагона, стараясь оправить смявшееся платье. Он огорчился и разочаровался. Уже несколько дней он мечтал об этой встрече, представляя себе двоюродную сестру белокурой девушкой с теннисной ракеткой в руке. И вид узкоплечей девочки-подростка в больших башмаках вызвал в нем почти обиду.

«Гусенок, чертовка!» — подумал Сережа и, снисходительно обняв Полю, поцеловал ее в щеку.

Анна Михайловна, совсем не похожая на брата, маленькая, с золотым пенсне на большом горбатом носу, рассмеялась и сказала:

— С ловкостью почти военного человека.

Она пожала Сереже руку, затем обняла его и поцеловала. Брат стоял рядом с ней, высокий, рыжий, с огромными руками.

— Ты по-прежнему бактериологией увлекаешься? — спросила Анна Михайловна.

Доктор махнул рукой.

— Что ж проку из этого? В провинции нельзя заниматься наукой. Ни лаборатории, ни людей. Практикующий врач, вот я кто такой.

Сергей вспоминал обратную дорогу, встречу Анны Михайловны с матерью. Они смеялись, целовались, всплакнули, снова смеялись. С оживленными лицами до часу ночи сидели в гостиной, говорили. Все, о чем они говорили, было печально.

Гриша, старший сын Анны Михайловны, начал покашливать. Знаменитый киевский профессор Яновский советовал его отвезти в Ялту и «заливать маслом». Письма от Абрама, мужа Анны Михайловны, приходили редко. Он не жаловался, но, видимо, жилось ему плохо.

— У них скоро начнутся холода, — сказала Анна Михайловна.

— Да, приятные разговорчики, обычный российский разговорчик, — сказал отец, — тот на каторге, этот в тюрьме, те, что на свободе, живут не так, как хочется. Одним словом, российская идиллия. Абрам Бахмутский — большой души человек. Неужели в России нет ему места?

Бахмутский, — Сережа его никогда не видел, — революционер, каторжанин, два раза бежавший из Сибири. Это имя знали все знакомые и произносили его негромко, оглядываясь.

Сергей открыл ставни и зажмурился. Возле дома стояла крестьянская подвода, на ней лежала женщина, с головой, обернутой теплым платком, и смотрела огромными темными глазами. Солнце светило ярко, и солома, на которой лежала женщина, горела радостным и богатым желтым цветом. Бородатый крестьянин помог женщине сесть. Лицо больной искривилось, она заплакала быстрыми беззвучными рыданиями, какими плачут уставшие от крика грудные дети. Сергей, поглядев на лицо больной, пробормотал:

— Зачем это в такое утро! — и поспешно отвернулся.

Потом он подошел к книжной полке.

Светло-серые корешки книг издательства «Матезис», Голлеман, Оствальд, «Основы химии» Менделеева, «Жизнь растения» Тимирязева, Уэллс, стихи Некрасова. Он раскрыл свою любимую книгу английского физика Содди «Радий и его разгадка» и прочел несколько строк. Потом он принялся умываться, намылил голову, шею.

«Поступить на медицинский?» — подумал он, наклонившись над раковиной умывальника. Так он простоял несколько мгновений с закрытыми глазами, чувствуя, как мыльная пена сползала со лба на переносицу, и размышлял. «В самом деле — на медицинский?»

— Сережа, письмо вам! — крикнула над его головой Наталья.

Он сразу выпрямился, схватил письмо и, не замечая, как мыло ползет в глаза, начал разрывать конверт мокрыми, скользкими пальцами. На мгновение сердце замерло от ужаса: «Не принят!» — но тотчас радость заставила его вскрикнуть: «Да, да!»

Проректор по учебной части извещал С. П. Кравченко, что он зачислен студентом Университета святого Владимира на физико-математический факультет.

Сергей стоял перед Натальей и, подняв руку, торжественно сказал:

— Среди попранных идеалов, Наталья, и разбитых надежд, быть может, одна лишь наука, положительная наука, переступает порог столетий без колебаний и сомнений, в спокойном сознании исполненного долга в прошлом и в гордой уверенности, что ничто не в состоянии остановить ее победного шествия в будущем… Это слова Тимирязева!

Он перевел дыхание и подумал: «Валяет дурака на радостях панич!»

А Наталья, убирая комнату, рассказывала:

— Барин встал, а гости спят еще, и барыня спит. А вы знаете, кто у нас белье стирает? Мальчик, помните, шахтер когда-то приходил?

— Он белье стирает? — рассмеялся Сергей.

— Мать его.

— Конечно, помню. Я ему камень подарил замечательный… Сенька… нет, вру… Степка, вот как его звали, ну да, мы курили еще с ним.

Он сердитым голосом сказал:

— Наталья, сколько раз я вас просил не стелить мою постель, я все сам…

— Да ну вас, — махнула рукой Наталья. — Студент, а еще постель сам стелет, вас там все засмеют.

— Чудачка вы. Студенты — самый работящий и бедный народ. Вы думаете — баре?

— Да, уж бедный, — сказала Наталья.

— Студент, студент, студент физико-математического факультета. Студент, студент, студент, — повторял Сергей, глядя на себя в зеркало. — Представляете себе, Наталья, студент, а?

Он вдруг рассмеялся, точно сейчас лишь понял происшедшее.

— Иду гулять. Скажите маме, пошел гулять.

Проходя мимо кабинета отца, он постучал в дверь.

— Ну, что там? — спросил сердитый голос.

Так как в приемной сидели больные, отца неудобно было назвать «папой».

— Петр Михайлович, это я. Принят! — сказал Сергей и быстро пошел к двери.

На улице все радовало его: пыль, дым, шедший от доменных печей. Мир был объят радостным смятением.

Сергей думал, что в этом мире все суета и томление духа. Он читал в журнале «Природа» статью «Царица мира и ее тень». Ему доставляло непонятное удовольствие говорить, что «земля есть песчинка, покрытая органической плесенью, затерявшаяся в океане неизвестного». Глядя на ночное небо, он думал, что до ближайшей к земле звезды Сириус свет, мчащийся со скоростью триста тысяч километров в секунду, идет четыре года. И он знал, что есть звезды, отделенные от земли страшной бездной — в десятки тысяч световых лет. Ему нравилась книга Джека Лондона «Хмельное», где жизнерадостный могучий человек, рывший золото в Клондайке и испытавший самые чудесные приключения у берегов Соломоновых островов, говорил с тихой печалью о «белой логике», о «курносой», уничтожавшей все на земле: «Я срываю один за другим розовые лепестки иллюзий и созерцаю шею своей души, стянутую железным кольцом необходимости».