Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

— Здравствуйте, Петр, — сказал Сергей и остановился.

— Здравствуйте, сказал Петр, округлым движением выплескивая воду из углубления между камнями.

— Еду в Киев, в университет, — подумав, сказал Сергей.

Петр отер пот со своего большого лица цвета потускневшей красной меди и задумчиво сказал:

— От дэ будэ дивчат!

— Уж придется, наверно, — лихо ответил Сергей, подмигнул и сплюнул.

— Да, в Киеви… — И Петр, махнув рукой, крякнул.

Он был большим похабником. Видно было, многоопытный в любви дворник Петр завидовал Сергею, за всю свою девятнадцатилетнюю жизнь лишь однажды во время прогулки торопливо и неловко поцеловавшему дочь протоиерея Бычковского Таню.

После разговора с Петром Сергей вернулся в мир простой жизни, оглядел соседний двор, куда лазил в детстве обрывать мягкие черные ягоды шелковицы. И, уже полный смешных и трогательных воспоминаний, приятной грусти, тревоги при мысли о студентках, среди которых, наверно, он найдет свою жену, не думая больше о жизни и смерти, о людях, устало плетущихся к Смоляниновской шахте, Сергей вошел в кухню.

В кухне было шумно и тесно. Наталья перекладывала со сковороды на блюдо оладьи. Высокая плечистая прачка двигала с плиты выварку. Белоголовый мальчишка сидел на полу и, взглянув на Сергея, тотчас встал на кривые ноги, побежал к прачке, взялся за ее юбку.

— Да отойди, Павел, обварю тебя насмерть, — сказала она спокойным голосом.

Она взялась руками за ручки выварки и хотела ее приподнять, шея ее напружинилась от большого усилия.

— Подождите, так килу наживете, в нее, проклятую, пять ведер входит, я подсоблю, — крикнула Наталья.

— Ничего, — сказала прачка и, крякнув по-мужски, сняла выварку, подержала ее мгновение на весу и плавно поставила на пол.

— Вы мать Степы? Скажите, где он теперь? — спросил Сергей.

— На заводе.

— Большой уж?

— Растут, ясное дело. Вот и этот скоро вырастет.

— А я помню, как он ко мне приходил. Мы с ним еще папиросы курили, потом я ему камень такой подарил, может быть, помните?

— Как же, он с ним дни и ночи возился, потом потерял в Горловке, как раненым его привезли…

— Это почему раненым?

— Да так, ничего, ногу он себе повредил, от баловства.

— Он грамотный?

— Ну а как же, — ответила Ольга. — Он всякую книжку теперь прочесть может.

— Сергей Петрович, — сказала Наталья, — там все за стол сели!

Она всегда в присутствии посторонних называла Сергея по имени и отчеству, обычно же звала его Сережей, а когда разговаривала с докторшей — «наш Сережа».

Гости уже сидели за столом.

— Вот он, мой дорогой студент, — сказала Марья Дмитриевна и пошла навстречу сыну.

Сергей обнял мать, она погладила его по лицу, поцеловала и дрогнувшим голосом сказала:

— Что ж, Сереженька, учись, будь ученым, знаменитым будь… — Она вздохнула от волнения и тихо проговорила: — Кем бы ты ни был, лишь бы был здоров и счастлив, а для меня ты всегда… — И она заплакала.

— Муха, что ты, что с тобой? — сказала Анна Михайловна. — Мальчика приняли в университет, а ты его точно на войну провожаешь.

— Такое страшное время, — улыбаясь заплаканными глазами, сказала Марья Дмитриевна. — Вот он уже студент, совсем взрослый. А жизнь такая темная, страшная. Что его ждет впереди? Он ведь не взрослый, а мальчик-дурачок. Как он будет жить?

Сергей хорошо знал страх матери. Когда-то мать велела убрать бочку, в которую собирали дождевую воду, — ей казалось, что сын упадет в нее и утонет. Когда он поступил в гимназию, ее пугало, что он зазевается на улице и попадет под извозчика; потом она боялась скарлатины и дифтерита; потом ей казалось, что он слишком много читает.

Вошел Петр Михайлович, посмотрел на жену и подмигнул сестре.

— Не могу, не могу, — сказал он Сергею и спрятал руки за спину, — еще не мыты. Смотри же, молодец, не оскандалься в науках. Поступить в университет всякий дурак может, а вот кончить!..

— Петя, — сказала Анна Михайловна, — почему же он не кончит?

Слова отца были так же понятны Сергею, как и слова матери. В отце тоже был страх за сына, но противоположный тому, который знала мать. Когда Сережу ребенком одевали гулять, отец сердито говорил:

— Зачем наматывать все эти шарфы. Кого вы растите — неженку, бездельника, сибарита?

И во время гимназических лет у Сергея было немало тяжелых сцен с отцом. Стоило получить плохую отметку, как отец начинал волноваться, становился груб, почти жесток.

— Я репетиторов тебе нанимать не буду, — говорил он. — Не хочешь учиться — иди на шахту, на завод, куда угодно, я тебя не осужу за это.

А однажды отец сказал матери:

— Пусть лучше умрет, чем вырастет ничтожеством, это для меня будет страшнее всего.

Но Сергей знал, что страх отца и страх матери были рождены одним и тем же чувством — любовью.

— Ну ладно, ладно, — снисходительно сказал он, — ты ведь уверял, что я и гимназию не кончу… Скажи-ка, чем эта женщина больна, что привозили к тебе?

— А! — махнул рукой Петр Михайлович. — Ей только на кладбище — рак легких…

— Оладьи стынут, — сказала Марья Дмитриевна, — давайте завтракать.

За завтраком Анна Михайловна жаловалась, что, несмотря на усталость, плохо спала: гудки, грохот, доносившийся с завода, каждый раз будили ее, потом под утро кричали на улице.

— Кто б это мог быть, вы не узнали?

Все рассмеялись.

— Били кого-нибудь, — сказал Петр Михайлович, — это у нас каждую ночь.

— А я уж привыкла, — сказала Марья Дмитриевна, — ко всему привыкла — и к копоти, и к грохоту, и к ночным крикам, и к тому, что вечером извозчики боятся ездить на вокзал. А Пете здесь нравится. Лазит в шахты, ходит на завод; у него тут тысячи почитателей среди рабочих и шахтеров.

— Ладно, ладно, — сказал Петр Михайлович, — кто это тебе все набрехал, я ничего такого не знаю.

— Суровый, безрадостный край, — сказала Анна Михайловна убежденно. — Но мне здесь тоже нравится. Какое-то здесь величие и сила во всем.

— Какое тут величие, — махнул доктор. — Нищета, антисанитария, увечья — вот что здесь.

— Мне хочется в шахту спуститься, — сказала Анна Михайловна. — Можно это будет?

Доктор обрадовался.

— Вот моя кровь чувствуется. Мои ни разу в шахте не были. Представляешь себе?

— Я перед отъездом обязательно спущусь, — сказал Сергей.

— Бесстыдник ты, — сердито проговорил доктор. — Ты вспомни, как Менделеев работал: и на заводе, и на нефтяных промыслах, и на воздушном шаре летал, и семью содержал.

— О, началось, — сказал Сергей и подумал: «Все ж таки хорошо, что я уезжаю, во всех смыслах хорошо».

А доктор продолжал:

— Нет, серьезно, до каких пор ты будешь считать, что должен жить на всем готовом? Ты хотя бы задал себе вопрос — как устроишься в Киеве, как внесешь плату за право учения? Ты понимаешь — всем, чем нужно, я тебе помогу, об этом и речи нет. Но мне бы хотелось, чтобы ты хотя из приличия побеспокоился. А, вьюноша? Вот, например, куда ты заедешь?