Николай Дементьев - История моей любви

— Власюк кузнеца прислал — мятое разглаживать!

У стрелы стоял, широко расставив ноги, здоровенный, брюхастый мужик борцовского вида в черном клеенчатом фартуке. Сладко улыбнулся мне лоснящимся лицом:

— Снегирев Кузьма Кузьмич, кузнец.

— Акробат, на дуде игрец, — в тон ему торжественно проговорил Шилов.

На жирном лице Снегирева не дрогнул ни один мускул, только чуть прищурились выпуклые светлые глаза, лицо продолжало улыбаться: явно не слышал человек!

Я подумал и сказал:

— Очень приятно, Кузьма Кузьмич. Моя фамилия Кауров. Я очень рад, что вы хотите нам помочь. Можно стрелу выправить, стену кабины, крышу — за три дня?

— Невозможного в природе нет, — сказал он, все улыбаясь и по-мужицки хитровато, выжидательно глядя мне прямо в глаза.

— Давайте сразу же и приступим…

Он ласково засмеялся:

— Давайте, только… работа цену любит.

— Вот-вот! — громко, язвительно проговорил сзади Шилов.

— Не без этого, — сказал я.

— Нормировщик всю ночь ценил работу. По приказу Зубкова, — с гордостью пояснил мне Шилов и протянул пачечку желтых листочков-нарядов.

Я начал разбираться в них, рассматривая, где проставляется операция, где стоимость, количество. Снегирев засмеялся:

— В этой бухгалтерии ничего не поймешь!

Я покраснел.

— Поймем, не беспокойся! Ты тоже не сразу мастером-то стал, — обиженно сказал ему Шилов.

Снегирев замолчал. Кто же виноват, что я ни разу в жизни не видел ремонтных нарядов?..

Ребята даже отвернулись, чтобы не видеть, как неумело, неловко роюсь я в нарядах!..

— Да что там! — вдруг досадливо, со скучным видом, совсем по-другому произнес Снегирев. — За всю эту кузнецкую работищу — двести три рубля. Смех!..

Я сжал зубы, но все-таки разобрался в нарядах до конца. Верно, двести три рубля.

— Так ведь всего три дня работы, вы говорите? Он внимательно, изучающе взглянул на меня:

— Это как работать… — Секунду разглядывая меня, вдруг опять сладко заулыбался, взял меня под руку: — В наряде — выправить стрелу в трех местах, так? Но… надо же понимать рабочего человека!

— А написать надо — в пяти! — Дербенев подмигнул мне.

— Черт с ним, Степаныч, добавь ему еще рублей двести, мигом, сделает.

— В пяти? — спросил я Снегирева.

— В пяти, — он кивнул, улыбаясь, — В общем, удвоить. Через три дня — не узнаешь!

— Милый, — сказал я ему, — да ведь наряд-то документ, вот он, выписан уже.

Снегирев отечески похлопал меня по плечу.

— Нормировщик не учел конкретных условий: переноска, подноска, носка… Выправил в одном месте — в другом лопнуло, снова выправляй.

— Так, так, — сказал я. — Ребята, наш разговор все слышали?

Снегирев вздрогнул, крановщики придвинулись ко мне. Снегирев преобразился. Он сунул руки за фартук и с удивительно скучным выражением лица, равнодушно сказал:

— Молод еще, пацаненок. Ну — придешь, просить меня будешь. — Неторопливо повернулся и пошел; почти до воды прогнулась под ним доска.

— Зря ты, Степаныч, принципиальничаешь! — сказал Дербенев.

— Не в деньгах дело! — ответил ему Шилов.

— Ты, Петя, пойдешь со мной сегодня на диспетчерское, — сказал я. — А сейчас давайте приступать к ремонту. Со Снегиревым я улажу, не беспокойся, Саша.

— Степаныч-то дает, а? — восторженно произнес Солнышкин.

— Какой он тебе Степаныч, сопля! — крикнул на него Шилов.

— Ладно. — Я достал папиросы. — Закурим и подумаем, с чего нам лучше начать.

— Чего ж тут думать! — Котченко, а за ним и все ребята заулыбались. — Дело простое: надо подвести понтон к стенке и краном — вон четвертый портальный свободный — ставить на площадку котел, машину. Потом арматуру монтировать.

— Степаныч прав, — сказал Шилов. — Общий план тоже надо. Вон буксир свободный стоит, сходи, Степаныч, к Кошкину, попроси, чтобы понтон подвел к стенке, нас он наверняка не послушает. А мы пока котел и машину застропим.

— Хорошо.

Я почти прибежал в диспетчерскую флота, небольшой домик на сваях над водой. В залитых солнцем маленьких комнатках чистенькие девушки и парни чертили какие-то графики, вежливо отвечали по многочисленным телефонам.

— Кошкин занят, к нему нельзя! — остановила меня девушка с шелковыми белыми бантиками.

— Ничего, мне можно, — раскрыл дверь и вошел.

Кошкин поднял свои голубенькие глаза от сложного разноцветного графика и, узнав меня, начал неудержимо, медленно багроветь: алым румянцем залились скулы, пухлые щеки, толстая шея; последним покраснел маленький нос.

— Безобразие! — хрипло, негромко произнес он. — До чего распустились в этом отделе «тех»! Надо спросить разрешения, когда входите в кабинет начальника.

— Ладно, — ответил я. — Мне не до бюрократизма. Дайте буксир на десять минут: понтон с краном на пятьдесят метров подвести к стенке. Видите?

Он не посмотрел в окно.

— Буксир занят. Прошу не мешать. Заявки подаются накануне. Сначала надо научиться работать. Эк-зем-пляр!

Я понял, что мне надо уйти. Сейчас же! Быстро вышел и аккуратно, без стука, прикрыл дверь. Девушка с бантиками злорадно сказала:

— Ну, что?

— Я так и знал, что не даст! — сказал Шилов. — Сами понтон за трос поднимем, не горюй.

Это очень трудоемкое дело двигать широкий, тупорылый понтон против течения. Один конец троса при этом закрепляется на берегу, за другой мы тянем по команде, выстроившись цепочкой на понтоне. Чтобы продвинуть на пятьдесят метров, мы работали целый час, до дрожи в руках. А буксир стоял себе в это время и даром жег уголь!..

До диспетчерского совещания случилась еще одна неприятность: я поругался с завскладом.

Мы зачалили понтон за кнехты на стенке и сели курить, вытирая пот.

— Здравствуйте! — вдруг сказала сверху, со стенки, Ермолова. — Павел Степанович, помогите!

— Что с вами, тетя Таня?

Она машинально стянула с головы платок, красивое ее лицо страдальчески сморщилось; она молчала.

— Ладно, ребята, я сейчас.

Я быстро поднялся на стенку.

— Завскладом!.. — Ермолова вдруг заплакала, ткнувшись носом в платок; золотая длинная коса ее упала на грудь, неудержимо дрожали полные, круглые плечи…

Мне вдруг так стало жаль эту спокойную, умную, такую красивую во всем женщину, что я схватил ее за руку и потащил к складу.

— Я сейчас ему! Погодите, я сейчас!.. — бормотал я.

Она вдруг остановилась, внимательно посмотрела на меня и перестала плакать, надела на голову платок.

— Извините, Павел Степанович, зря я вас побеспокоила. Надо было прямо к начальнику порта идти.

Я опустил ее руку, помолчал.

— Как хотите…

— Нет, пошли. Понимаете, я всю ночь с инжектором билась, все нервы вымотала, а тут голый формализм: «выдача с трех часов»! А без инжектора кран стоит!.. Вчера еще хотели получить — «неприемный день»!