Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

Для Зелмы при ее коммуникабельности получить приглашение было совсем не трудно. Как-то, ближе к весне, мы вчетвером отправились в дискотеку примерно под таким названием: «Тенденции рок-музыки второй половины семидесятых». Что-то в этом роде. Вечер был устроен первого апреля, а на нем политехники разразились собственными записями, а также пародиями своих вагантов — народные песни и куплеты Дреслера переложили на широко известные популярные мелодии.

Эффект был потрясающий. В самый разгар плясок в нашем углу откуда ни возьмись появился их ректор. Я где-то читал, что главнокомандующий не может быть человеком без легенды. Вокруг ректора Политехнического легенды вились, как стружки вокруг фрезера. Как обошел он лучшего спринтера. Как вышвырнул из электрички хулиганов. Как читает лекции. Как экзаменует. (Студент берет билет. Не знает. Нельзя ли взять другой? Пожалуйста. Студент берет второй билет. Не знает. Нельзя ли еще один? Пожалуйста. Студент берет третий билет и опять не знает. Какую же, по-вашему, оценку вы заслужили, спрашивает ректор, за то, что знаете хотя бы один билет, который пытаетесь и все не можете вытянуть?)

Дальше — больше. Ритмы крепчали. Особенно, когда дело дошло до «Midnight Moon», записанной на слова «Ты не ржи, не ржи, жеребчик, в стойле конюшенном».

— Я, пожалуй, приглашу ректора, — сказала Зелма.

Мысль мне показалась странной, чтобы не сказать большего. С другой стороны, это как раз в стиле Зелмы. Пробравшись сквозь толпу, она вышла на исходную позицию, чтобы незаметно отступить, если кто-то из девиц окажется проворней. Затем выскочила из укрытия и устремилась вперед, словно кошка за птенчиком. В своей обычной манере, с деловитой прямотой и вместе с тем с восторженным блеском в глазах. Что она сказала ректору, я не расслышал. Как не расслышал и того, что он ответил. Но после краткой беседы он воздел руки кверху и что-то сказал сопровождающим его лицам. Немного погодя они с Зелмой стали выкаблучивать вполне приемлемые дисковариации. Само собой, это тотчас вызвало всеобщий интерес.

— Представляю, что бы было, повтори Зелма этот номер в родном университете, — заметил Рандольф, живописно изображая на лице конфуз и ужас.

— Думаешь, ей слабо? Глазом не моргнет.

— Учти, возможности человека в восприятии нового весьма ограниченны. Чтобы старички не слишком убивались, природа соответственно их компенсирует. Все новое им начинает казаться оскорбительным, вредным, достойным презрения.

— Я бы не сказал, что у него плохо получается.

— Не вздумайте ревновать, — попыталась пристыдить меня тогдашняя партнерша Рандольфа. — Исключения не отменяют правил.

— Старики могут то же самое, что и мы, joder cojones. Только недолго и затрачивая больше сил.

Понемногу мне открылся замысел Зелмы. Ей было мало оказаться в центре внимания. Ей хотелось добиться победы — затанцевать своего уважаемого партнера до одышки, до упаду, до холодного пота. Вскоре это ни для кого уже не было секретом. Восторг нарастал вместе с настороженным любопытством. По сияющей улыбке Зелмы я заключил, что она не сомневается в благоприятном исходе событий.

Лишь ректор, казалось, не догадывался об уготованной ему участи и с одержимым упорством поддерживал темп. Возможно, виной был возраставший энтузиазм, но, похоже, диск-жокеи, по-своему принимавшие участие в этом состязании, взвинтили обороты, открыв до предела заслонки децибелов. В оконных переплетах звенели стекла, ходуном ходил потолок, по щекам хлестал шквал звуков.

Веселье на лице у Зелмы слегка померкло. Нет, она по-прежнему восхитительно улыбалась и танцевала превосходно. Но улыбка уже не казалась столь уверенной. Было что-то не так, как должно было быть.

Потом я повнимательней вгляделся в лицо ректора. И мне вдруг стало жаль Зелму. Какими мы были простаками! Это же лицо бегуна на длинные дистанции, закаленного марафонца, теперь, быть может, и не в лучшей форме, но изведавшего на своем веку и судороги в ногах, и колотье в груди, минуты слабости и бремя неимоверной усталости, а все же не привыкшего сходить с дистанции, при случае умевшего выжать из себя все силы до последней капли.

Зелма понемногу замедляла витки. Движения ее становились как бы рассеянными. Нет, она в самом деле танцевала колоссально. Только вот изначальный замысел оказался нереальным. Ректор не сдавался.

И тут какой-то парень на развороте слегка выскочил из своей траектории и столкнулся с Зелмой. Она еще успела сделать несколько па, затем покачнулась и охромела. Конечно же она смеялась, комично кривила губы, и все было очень забавно. А нога, очевидно, побаливала. Хотя незадачливый танцор публично извинился, ему пришлось выслушать ряд не слишком лестных замечаний. Зелме — жертве и пострадавшей — выражали сочувствие. Ей аплодировали, ее осыпали похвалами.

Ректор предупредительно подвел Зелму к стулу.

— Так как же нам быть — вызвать «скорую» или позаботиться о массажисте?

— Ничего, пустяки, будем лечиться самовнушением. — Немного придя в себя, она сказала мне: — Пошли танцевать, как будто прошло.

Но Зелме уже не хотелось быстрых ритмов. Она прижалась ко мне так, как никогда не прижималась. С безоглядной податливостью. Нет, это не значит, что танцевать с ней стало трудно. Ничего подобного. Но танцуя, я постоянно чувствовал, вернее, она заставляла меня чувствовать, что я ее держу. Должен ее держать. Даже не знаю, как это выразить словами. Но мне хотелось еще и еще танцевать с Зелмой.

Я живу не в городе, а на взморье, в Вецаки. В этом есть свои плюсы и минусы. Обычно я провожал Зелму только до троллейбуса. На этот раз все было иначе. Когда мы вышли на улицу, она опять стала прихрамывать, опасаясь ступать на левую ногу.

Я прикинул в уме варианты, как доставить Зелму домой. Рандольф со своим «Денатуратом» уже растворился. На такси у меня не хватало примерно двух третей необходимой суммы. Оставался все тот же троллейбус. На сей раз, однако, пришлось поехать с ней.

Медленно прошли Старую Ригу. Зелма крепко держала меня под руку, временами останавливалась, прижимаясь лбом к моему плечу. Словом, мы тянулись как в похоронной процессии.

— Пожалуйста, помедленней, ну пожалуйста, — шептала она со слезой в голосе.

В сквере возле филармонии ей захотелось посидеть, на остановке мы пропустили два троллейбуса, они ей показались слишком переполненными, лезть в них она побоялась (это Зелма-то!). От троллейбусной остановки по дороге домой она отдыхала через каждые десять шагов. Не сказать, что настроение у нее было скверное. Нет. Она смеялась и подшучивала над своей хромотой. И без умолку говорила о том о сем. Я слушал довольно рассеянно, прикидывая, во сколько самое позднее мне следует быть на вокзале, чтобы успеть на последнюю электричку. У калитки я уже безо всяких стеснений стал прощаться. Но Зелма держала меня за пуговицу и, похоже, не собиралась отпускать.