Гавриил Федотов - Любовь последняя...

— Теперь парадом командую я! — едва проводив грузовик с саперами, театрально заявила она. — Эту бочку вам предстоит побыстрее распилить пополам, но не поперек, а — вдоль!.. Понятно? Чтоб были два совершенно одинаковых окоренка.

— Слушаю, товарищ воентехник! — будто ненароком присвоил ей звание Депутатов.

— А ты почему молчишь? — прищурилась она на Андрейку. — Совсем отсырел?!

И, странно, это так разозлило Бурлакова, что он не выдержал:

— Не знаю, что вы за шишка на ровном месте, — мрачно огрызнулся он. И так же зло добавил: — Железная бочка — не репа и пряжкой от ремня ее не распилишь… Я все ж, как никак, прицепщиком у опытного тракториста работал. Всяческую технику люблю не меньше вашего.

Теперь он особо остро чувствовал себя обиженным, обманутым, даже опозоренным в самых лучших своих стремлениях и чувствах. И надменно красивая, издевающаяся над ним девушка теперь олицетворяла все это. В душе он уже отчаянно решил: будь, что будет! Как отец приговаривал: чему быть — тому не миновать, хоть и, к примеру, этот самый штрафной батальон.

— Я не шишка, а дипломированный техник-механик, — опять наигранно гордо сказала Августина, словно и не слышала недозволенной дерзости новобранца. — Вот сейчас добуду у саперов две ножовки и погляжу, как ты, прицепщик, распиловку металла понимаешь!

— Не говорит, а вещает, — угрюмо буркнул Андрейка, едва она повернулась спиной.

Депутатов терпеливо выждал, пока она скрылась из вида, и сердито сказал:

— И чего ты, Бурлаков, петушишься с ней и задираешься? Вон и сам Васенин признался, что понятия не имеет, как эту полевую хлебопекарню ладить. А ты, что — обойдешься без техника, сам знаешь?

— Она, думаете, знает? И никакого военного звания эта рыжая девка не имеет — зря вы ей так подобострастно его присвоили. Я же сам сто раз видел, что она вместе со всеми заводскими совковой лопатой наворачивает и еще скандальничает, — с ненавистью вспомнил он ее выпады: — Не Бузун она, а — бузотерша!..

— Не в этом вопрос, а в том, что она над тобой поставлена твоим главным командиром. Ты, однако, Бурлаков, потихоньку к службе привыкай. Пока тут есть к тому полная возможность… Генералы ведь нигде и никогда солдатом не командуют. Будь эта Августина парнем — так у него бы, как техника, не меньше кубаря в петлицах было! А сейчас с кубарем люди уж не двумя нестроевиками, а целой боевой ротой зачастую командуют! Чувствуешь? Поглядел бы ты, кто в госпиталях, да и в медсанбатах распоряжается…

— Бабы?

— И они, — кивнул головой Депутатов. — А как же, если они начсостав? Врач — шпала, фельдшер — кубарь! Но для нашего брата рядового, по совести тебе скажу, не только командира с кубарем, а и просто обыкновенного ефрейтора за глаза достаточно!

— Понятно, — рассмеявшись, сказал Андрейка.

— А что? — засмеялся и Депутатов, довольный, что расшевелил своего помрачневшего напарника. — Гитлер был всего навсего в чине ефрейтора! Знаешь ты это или нет?

— Не-ет…

— Вот то-то и оно, что ты еще, как правильно сказала эта техник Августина, совсем сырой.

Железная бочка оказалась крепким орешком, они распилили ее на две продольных половины только через три дня. Пилили и отдыхали поочередно. Бузун приходилось несколько раз добывать у саперов новые ножовки. У Депутатова левая рука была еще слабой, но правая орудовала ножовкой — дай боже! Не отставал и Андрейка.

Две печки из этих просторных перерезов соорудили быстрее. Выложили по команде Августины солидный кирпичный под — с поддувальцем. С тщанием обложили кладкой на глине и наружную сторону железного свода, чтоб жарче дышал сверху на посаженные хлебы и не выгорал. Приладили к вырезанному в полуднище хайлу плотную заслонку из котельного железа. Отвели патрубками дымы. Надежно присыпали сверху печных сводов толстый слой земли, да так споро и азартно притаптывали его ногами, что издали можно было подумать — танцуют они, пошабашив с работой, «камаринского».

Андрейка ошибся: Августина твердо знала, что предлагает — две полевые времяночки получились добрые.

После первой нормальной выпечки их даже Васенин благодарил. Правда, не в торжественной обстановке, не перед строем, а просто самолично зашел на место.

— Здорово, солдат-пекарь! — сказал он, приблизясь вплотную и точно не замечая, что рядом стоит Бурлаков.

— Здравия желаю! — громко ответил Депутатов.

— Молодцы, теперь и я верю, что будем с хлебом. Времянки оказались замечательные… Садитесь, садитесь, — кивнул обоим Васенин и, морщась, сам торопливо опустился на березовый чурбак. — А чтоб они не испортились, мы немножко обмыли удачу, — с улыбкой договорил он, растирая рукой коленку.

И, странное дело, это домашнее словцо «обмыли» будто разом расковало напрягшегося Депутатова.

— Болит? — заботливо спросил он.

— Мозжит, проклятая…

— Это к погоде. Я уж такое без осечки плечом чую!

— Тоже осколок?

— Пу-у-уля, — протянул Депутатов таким тоном, точно был от пуль заговорен. — И та по дурости… Столкнулся я в окопе с зеленым немцем, вскрикнул он: «мутти!!» Ну и… словом, жалко его стало!..

— А фриц не посочувствовал тебе?

— Не-ет, — виновато улыбнулся Депутатов. — Он, сволочуга, видит я автомат опускаю и враз выстрелил в меня из пистолета! Хорошо еще не в живот бабахнул.

— В плен его взяли?

— После такого подвоха не стали брать, — опять виновато улыбнулся Депутатов. — Рассерчали ребята. Но так бы в плен, конечно, забрали…

Васенин долго и сосредоточенно молчал, потом задумчиво сказал:

— Да, не копили мы впрок ненависти к врагу… Добрый мы народ. И теперь ожесточение накапливается недешево. Многие еще «не рассерчали!..»

— Точно, — согласился Депутатов, — они, фрицы-то эти, еще наплачутся. Ох, как они на нашей земле нагорюются!! Я так понимаю, товарищ лейтенант, что на фашистские злодеяния каждый фронтовик должен…

Но Васенин вдруг сузил глаза, нахмурился, приложил палец к губам: «помолчи, мол, братец: потом доскажешь!..» Настороженно повел ухом, будто прислушиваясь к пению невидимой птицы и, вскинув лицо, долго глядел в мутное осеннее небо.

— Третий раз их разведчик пролетает над нами, — сказал он вставая и ни к кому особо не обращаясь. — Надо сказать, чтоб за воздухом смотрели получше…

После ухода Васенина прибежала Августина, быть может, хотевшая застать его здесь. И разговор пошел совсем в другом направлении.

Депутатов теперь не козырял перед ней, не называл воентехником; обращались они друг к другу проще и нормальнее, но неизменно вежливо, всегда на «вы». А Бурлакова она теперь звала только Андрейкой, то ли подчеркивая, что до полного имени он в ее глазах пока не дорос, то ли утверждая этим, что они, невзирая на стычки и ее показное фамильярничанье, еще могут и даже обязаны быть товарищами. Бурлаков в глубине души тоже считал, что по имени-отчеству и на «вы» зовут только людей вполне уважаемых или тех, кто намного старше. Ей же, оказывается, всего девятнадцать (подумаешь — три года разницы!), а с уважением тоже не вытанцовывалось. И потому, обращаясь к Августине (чего совсем избежать во время работы невозможно!), он упорно сбивался на «ты» и нарочито громко, точно на поверке, произносил ее имя, считая, что оно чудное и странное — вроде прозвища. Или, когда настраивался терпимее, — совсем не называл.