Гавриил Федотов - Любовь последняя...

На знакомом «студенческом» бугре не было ни уютно потрескивающего костра, ни сидящей кружком молодежи. На том месте, где висел на рогульках дымящийся закоптелый котелок — глубокая воронка. Вокруг нее, на разных расстояниях и в разных позах, неудобных и страшных, наполовину заваленные землей, трупы студентов.

Что-то подсказало Бурлакову — должна быть и вторая воронка. Он торопливо огляделся и увидел ее ниже и правее, недалеко от места, где студенты перебирали кукурузные початки и спорили о персидском царе Кире. Боковым зрением увидел на миг, как знакомый ему кудрявый крепыш вдруг поднялся с земли и, прижав к груди окровавленные остатки рук, быстро-быстро бочком пошел в сторону, точно силясь поскорее отбежать. Походка шаткая, неестественная. Так ходят лунатики. Через несколько шагов студент по-пьяному качнулся и снова рухнул на землю.

Дальше Бурлаков помнил все смутно и отрывочно, как бы отдельными кусками. Кто-то из женщин навзрыд плакал. Кто-то из раненых громко стонал и кричал. И чей-то простуженный бас, перекрывая всех, надрывно требовал лопаты и носилки. Гулко топая кирзовыми сапогами по зачугунело утрамбованной земле пробежали запыхавшиеся, пожилые санитары. Невесомо промчалась молоденькая и худенькая девушка — санинструктор. До этого он хоть и видел ее много раз, но она всегда держалась строго, особняком. Солдаты тоже с ней почти не заговаривали — быть может, в душе суеверно надеясь избежать с ней знакомства и в дни боев.

Не сразу узнал Андрейка в истекающем кровью раненом Ватагина, Поспешно завернул полы опаленного макинтоша, не в силах смотреть — обе ноги были оторваны выше колен.

Но Ватагин, видимо, узнал его.

— Запиши, — внятно сказал он и замолчал. Андрейка видел, как все обильнее проступал и поблескивал пот на его бледном высоком лбу и уже боялся, что больше ничего не услышит. Но Ватагин собрался с силами и опять внятно сказал: — Матери пока не надо… А ей сообщи немедленно… Запиши: Школьный переулок, дом 7, квартира 17…

— А город, город? — лихорадочно шаря по карманам карандашный огрызок, хрипло закричал Андрейка.

— Да ты, парень, что? — с неожиданной властностью и энергией оттолкнула Бурлакова от раненого худенькая девушка-санинструктор. — Не видишь, он в шоковом состоянии? Нельзя ему никаких разговоров, не то и перевязать не успею…

— Город наш… областной, — по-прежнему внятно, но с большой расстановкой сказал Ватагин. И еще раз требовательно взглянув на Бурлакова через склонившуюся к ногам девушку, уже смежив глаза, добавил: — Запиши, на память не надейся…

— Эх, сколько студентов побило… Вот ведь теперь переживания у родителей, — сокрушенно сказал возникший рядом Депутатов и торопливо сунул Андрейке ручки носилок.

Андрейка послушно таскал вместе с ним и убитых, и раненых. Два раза становилось совсем невмоготу и, бросив носилки, он уходил. Но, попив заледенелой водички, оба раза возвращался к терпеливо поджидавшему Депутатову и снова принимался за дело.

И еще помнит он, как бросил носилки в третий раз.

— Фамилию, фамилию и имя девушки не спросил?! — вдруг выпустив ручки освободившихся носилок, ошалело выкрикнул он и побежал.

— Какой девушки-то? Бурлаков, постой! — во весь голос орал ему вслед Депутатов, быть может боясь за его рассудок. — Вернись-ка на одну минуту!.. Слышишь, что я говорю, или нет?!

Андрейка не слышал. Через считанные минуты он стоял возле санитарной машины, на которую грузили тяжело раненных, и, теребя за рукав девушку-санинструктора, торопливо спрашивал:

— Разрешите, товарищ сержант, обратиться?

— Ну? — недовольно повернулась занятая медсестра, понимая, конечно, что этот зеленый новобранец думает, что обращается к ней, как и положено, по всей форме. — Опять ты, парень, мне мешаешь!.. В чем дело?

— Фамилию и имя девушки забыл узнать!

— Какой девушки? — переспросила и она. — Раненой в голову?

— Нет, товарищ сержант, — горячился Бурлаков. — Просто знакомой… этого студента Ватагина, что с оторванными ногами… Адрес которой полностью… вы же тогда еще помешали мне записать, — путано, сбивчиво, но смело говорил он. — Закричали, что он в шелковом состоянии…

— Аа-а, — устало сказала медсестра. И строго поправила: — Не в шелковом, чудак ты этакий, а в шоковом… Помню! Теперь у него не узнаешь, — кивнула она на бугор, куда сносили убитых и умерших от ран. — Постарайся найти кого-нибудь из его друзей и спросить, пока не поздно…

Потом — когда все раненые были отправлены, а все убитые похоронены — его и Депутатова благодарил за стойкость и лейтенант Васенин, и командовавший строевыми саперами младший лейтенант Солодов.

Покачивающийся Андрейка слушал их точно спросонья, но никто будто не замечал его чудовищной подавленности. Он пристально смотрел на мешковатого Васенина, на вылинявшие зеленые матерчатые кубики лейтенанта. Когда заговорил Солодов, медленно перевел взгляд на его лицо, на красивые саперные топорики в петлицах ладно сидевшей шинели. И поняв, что младший лейтенант тоже благодарит обоих за то, что прибежали первыми, а ушли последними, подражая Депутатову, громко ответил:

— Служу Советскому Союзу!

Очень хвалил его потом с глазу на глаз и Депутатов.

Но теперь, когда можно было не отвечать, Андрейка отмалчивался. Весь остаток этого дня и вечером из головы не выходили побитые студенты, то и дело возникал перед ним Ватагин, его последний требовательный взгляд, его вспотевший и мертвенно желтеющий лоб. «Погиб парень, так и не сделав ни единого выстрела! — даже скрипнув зубами, вдруг вспоминал он про уже нигде не существующего студенческого начхоза. — Вот ведь что особенно горько и обидно!!»

Андрейка еще не понимал, что он впервые примеривал увиденную смерть к себе и невольно сравнивал судьбу беззащитного под огнем, безоружного человека со своею собственной судьбой. И его все это время тяготило, пугало и обижало именно то, что нет в руках боевого оружия, а работы он не боялся никакой.

И еще Бурлаков, скрипя зубами, думал о том фашистском стервятнике, что поспешно удрал в бездонную глубь и от винтовочных выстрелов. Словом, сработал совсем без риска!

Почему он, совершив свое черное дело, ушел у всех на глазах совершенно безнаказанно? Ушел не темной непроглядной ночью, а средь бела дня, отлично освещенный солнцем!

Вот поэтому-то сегодня снова, после недолгого перерыва, совсем замучила Андрейку старая несносная мысль: все ли он сделал, чтобы любой ценой попасть в летчики? И то ли он делает здесь сейчас, покорно роя землю и даже дисциплинированно заделавшись помпекаря? Куда ж ему теперь надо податься? Быть может, его в состоянии понять лишь летчики? Может, его дорога лежит через аэродром, куда и надо бежать, не страшась наказания? О, если бы ему только попасть на большой военный аэродром! Или хотя бы на обыкновенный полевой! Он бы с таким рвением заносил там поначалу хвосты самолетов, что понимающие люди сразу бы распознали его авиаторскую душу…