Гавриил Федотов - Любовь последняя...

— Чего Бурлаков задумался? Поужинал и ложись — набирайся сил без всякой критики и самокритики! — точно угадав ход его мыслей, вполголоса посоветовал раздевающийся рядом Коломейцев. — С рассветом заставлю вкалывать не за страх, а за совесть. Отсыпайся, покуда тепло, светло и пули не кусают… Словом, пока не подошел твой черед лежать на снегу, в обнимку с винтовкой. А черед этот сам нас найдет…

Андрейка хотел возразить, но бригадир уже нырнул в постель и натянул одеяло на голову.

«Да, война, наверное, только начинается! — уже лежа, думал Андрейка. — Не зря же и отец, и Васенин, и Солодов, и теперь вот Коломейцев, точно сговорившись, твердят об этом? Да и кто может считать ее у конца, или даже у середины, если немцы захватили столько городов? Правда, вот такой, как Коломейцев, имеет, пожалуй, право ждать «свой черед», потому что уже приносит фронту немалую пользу. А потом, если не окажется со своим заводом где-нибудь на Урале, сам он выберет себе род оружия по душе и отправится на передовую. Такие, небось, сами выбирают, — умеют и знают, как это сделать, не то что мы, ольшанцы-новобранцы…»

Андрейка силился сейчас же додумать и свой вопрос до конца, а глаза сами собой слипались, мысли расплывались и ничего путного не придумывалось. Спать опять хотелось необоримо, просто храпеть бы, не просыпаясь, целые сутки!

Но получилось так, что и совсем немножко вздремнуть не пришлось — хлопнула дверь, и в казарму кто-то шумно вошел. И потому, как разом зашелестели свертываемые газеты, заскрипели нары, одним броском вскочил на ноги Коломейцев, — Андрейка понял, что это не возвращение «заужинавшегося» собригадника и тоже откинул с лица одеяло.

Посредине прохода стояли дежурный по казарме и Кораблев. Одет главный инженер теперь в замасленную стеганку. Но у Андрейки цепкая на лица память — узнал.

— Сколько вас здесь? — громко и властно спросил Кораблев. — Где бригадир?

— У меня уж не бригада, а вроде рабочего полка… Целых семьдесят человек! — выдвинувшись вперед, смущаясь, что в одном белье, полушутливо ответил Коломейцев.

— Вот и хорошо, — не принял шутку Кораблев. — По семь человек на вагон — нормально. Нужно срочно ваш станочный парк у подъездных путей погрузить в вагоны! Знаю, что здорово устали, но кроме некому, а дело не терпит… Срок погрузки поджат до предела и вообще сейчас с железной дорогой рядиться не с руки! Мы можем твердить им только одно: давайте, составляйте, формируйте нам, товарищи железнодорожники, как можно больше эшелонов — ни одного вагона зря не задержим! Ясно?

— Ясно, Юрий Михайлович! — коротко сказал Коломейцев и, присев на койку, молча стал натягивать шерстяные носки.

И люди без лишних слов поняли, что погрузка теперь состоится при любых обстоятельствах: десятки рук торопливо потянулись к одежде. Тех немногих, кто еще додремывал, осторожно, но настойчиво расшевеливали соседи.

— У вас что же… и радио здесь нет? — спросил Кораблев.

— Тут проводка в порядке, а репродуктор утром заглох, — охотно пояснил дежуривший молодой парень. — Мы его отдали исправить…

— Надо срочно исправить, — нахмурился Кораблев. — Как же это можно без радио? — И, порядочно помолчав, вдруг совсем другим голосом сказал: — Вязьму наши войска оставили… Сейчас только об этом сообщили, в вечерней сводке…

Пожилой рабочий на крайнем топчане, не спуская глаз с главинжа, сокрушенно покрутил головой.

Кораблев с минуту молча понаблюдал за сборами бригады и, кивнув всем, ушел. Уже двое суток он замещал начальника штаба эвакуации завода, и его ждали десятки самых неотложных дел. А лишний раз агитировать бригаду Коломейцева — это ему сразу стало ясно — не было необходимости: здесь люди сами отлично понимали и свой долг, и сложившуюся обстановку. Если бы так — везде.

Одевались дружно и молча: позвякивая пряжками поясных ремней, потопывая сапогами. И только когда кто-то насмешливо пробасил: «А Горнов и Пронькин сидя досыпают!» — Коломейцев коротко и сдержанно поторопил:

— Давайте-ка, кто там спросонья, повеселей!

Андрейка хотел спросить: надолго ли эта погрузка, не маловато ли будет семи человек на вагон? Сколько ночных налетов было на завод? И, главное, как же теперь придется работать завтра: в первую смену или, быть может, во вторую?

Но, взглянув на бригадира, не спросил. Не передумал, по-прежнему хотел — но не посмел. Добродушного и разговорчивого Коломейцева будто подменили. Рядом был совсем другой человек — подтянутый, немногословный, властный.

«Не зря, видать, толковал главный механик Ковшов о командном заводском составе, — вздохнув и поплотнее запахиваясь, застегивая на все крючки ватник, подумал Андрейка. — Отсюда будет не так просто, как показалось давеча, попытаться махнуть на военный аэродром!.. Ну, хоть не сунули меня впопыхах абы куда: народец тут, похоже, подобрался и деловой, и толковый — не трепачи!..»

Невеселую картину представлял третий механический цех…

Целые десять лет в нем, как и во всем заводе, кипела жизнь, созидательная работа.

Еще совсем недавно, при переходе на военный заказ, цех щедро пополнялся оборудованием.

И вот теперь, когда все это уже в полную мощь работало на фронт, люди всеми способами и силами разбирали, разрушали: во что бы это ни стало надо успеть демонтировать то, что сами усердно монтировали месяц, год, несколько лет назад. А начальник цеха Холодов — осунувшийся, небритый, давно ночующий в своем цеховом кабинете — подходил то к одной бригаде, то к другой и, отдав нужные распоряжения, неизменно добавлял:

— Поторапливайтесь, товарищи! Кто хочет помочь фронту — не может станки оставить врагу! Он и так берет нас только техникой, не будь этого — давно бы остановили и погнали назад…

Бригада Коломейцева разбилась на тройки, развернулась своеобразными «расчетами» на центральном пролете; и здесь ее опустошительная деятельность сразу бросалась в глаза, печаля и радуя пустыми разворошенными фундаментами.

Андрейке еще до приезда на завод выпал жребий работать вместе с Горновым и Пронькиным. Третьего демонтажника накануне убило осколком при погрузке эшелона. Уцелевший «расчет» из двух станочников, плохо между собой ладивших, просил бригадира с кем-нибудь их объединить. Неумолимый Коломейцев решительно отказал. «Нечего пятерым около одного станка лбами стукаться, — сказал он. — Работайте, покуда, вдвоем, а подвернется кто — опять дам третьего!»

Появился Бурлаков, и теперь они втроем, как и все остальные, делали свое скорбное дело.

Громоздкие станки торопливо разбирали, как выражался Горнов: «раздевали донага». Крупные детали быстро метили кернышками. Мелкие и отдельные узлы спешно укладывали в грубо сколоченные ящики. А тяжеленные «голые» станины и небольшие станки, навалившись гурьбой, выкатывали к подъездным путям целиком. Особо точные и чувствительные обертывали толем, наспех обшивали тесинами. Все остальные лишь густо смазывали тавотом — надеясь, что крытый пульмановский вагон сохранит их в пути от непогоды.