Гавриил Федотов - Любовь последняя...

Андрейка рывком вскочил на ноги и опять на миг зажмурился: в голове разом так зазвенело и загудело, точно в ней включили моторы…

— Августина, поднимайся! — крикнул он, приближаясь к ней шагом, стараясь переждать этот внезапно возникший перезвон в голове и ушах; и, увидя ничком лежавшую девушку, сказал: — Не боись! Кончилась бомбежка!!

Она не откликнулась, не встала, не подняла головы и, предчувствуя недоброе, он спотыкаясь добежал до воронки: стараясь не сделать больно, одним осторожным рывком перевернул девушку на спину. И, вздрогнув, на миг отпрянул: Августина глядела на него остекленевшими от ужаса глазами — уже начавшими тускнеть, уже мертвыми.

Он низко уронил голову на подплывший кровью беленький овчинный полушубок. В голове его еще не укладывалось, что Августина перестала существовать, и именно сейчас.

А когда, наконец, это полностью дошло до сознания, он не закричал, не зарыдал на все поле, а лишь негромко, со всхлипом, застонал, заскулил тоскливо и тихо, без слез, по-щенячьи. И счастье еще его, что он сам себя в этот миг не слышал.

Опять он не помнил, сколько это длилось: несколько секунд или несколько минут? Подняв страшно посеревшее лицо с совершенно сухими, одичалыми глазами, он увидел над собой без стеснения плачущего Сергея.

Обгоняя своего напарника, подбежал запыхавшийся санитар, волоча носилки. Но увидел — и здесь его помощь бесполезна. Однако спрыгнул в воронку, с профессиональным проворством сдернул с убитой окровавленный полушубок и, заглянув на спину, на миг приложил ухо к груди.

— Вместо меня ее убило, — сдавленным голосом сказал Бурлаков.

— Эх, какую деваху загубили!! Да, где тут остаться ей живой, — не поняв, согласился санитар. И, показан продырявленный полушубок, добавил: — Вон ведь как ее пулеметной очередью стегануло: через всю спину! Вы, может, ребята, сами ее и приберете? Лопаты вон на бугре… Ведь мы тоже не могильщики, нам еще надо вокруг поискать живых! А?

Санитара громко позвал к обнаруженному раненому напарник; и он, так и не дождавшись ответа, волоча носилки убежал.

Бурлаков и Коломейцев все глядели на немигающе уставленные вверх остекленевшие глаза Августины, точно ждали чуда.

— Сережа, а Сережа? — хриплым шепотом сказал вдруг Андрейка, никогда до этого так его не звавший. — Давай мы ее сами похороним?!

Коломейцев согласно кивнул и, придерживая одной рукой голову, а ладонью другой размазывая катившиеся слезы, торопливо пошел к бугру за лопатами.

Но и с лопатами в руках, они все еще медлили.

— Холодно будет ей так, в одном свитере, — зябко передернув плечами, мрачно сказал Сергей.

— Это верно, — немедленно согласился Андрейка, точно ей и в самом деле могло теперь быть холодно. — И лицо, конечно, надо прикрыть…

Они расстелили полушубок мехом наверх на самом дне воронки; и на одну его полу, совсем слипшуюся от крови, бережно опустили Августину, а другой, сухой и чистой — навсегда закрыли лицо.

С минуту молча постояли друг перед другом: вопреки обычаю, каждый из них не хотел первым сбросить землю на служивший гробом белый полушубок. Ох, до чего же обоим трудно было бросить в эту безвременную могилу по первой лопате начавшей подмерзать глины!

Потом, не сговариваясь, заспешили, в молчаливом исступлении заработали тяжелыми совковыми лопатами. В их душах уже возник страшный вопрос: что же дальше?

Закопав свою Августину, они торопливо обежали из конца в конец то, что четверть часа назад было поездом. Ни начальника эшелона, ни одного живого человека из сопровождающих! Возле накренившегося угольного тендера полуприкрытые брезентом трупы паровозной бригады. Два мрачных дядьки в синих халатах поверх ватников сносили в глубокую воронку все, что осталось от попавших под разрывы фугасок. Из настежь открытой дверцы санитарной дрезины вырывался наружу одиночный вопль, — наверное, кому-то обрабатывали рану и было, бедняге, совсем невмоготу…

Стараясь не слушать этот жуткий нечеловеческий крик, Коломейцев и Бурлаков невольно поискали глазами свои вагоны, но в железном хаосе по обеим сторонам откосов их уж не узнать. Правда, Андрейка увидел в ямке закатившийся стальной мячик от «внутренностей» шаровой угледробилки и машинально поднял его. «Значит, эта вот зарывшаяся в землю, обгорелая и покореженная груда металлолома — все, что осталось от моего вагона с пропитанными маслом станками-автоматами, транспортерными лентами углеподачи и шаровыми мельницами, — решил он. — Ведь кроме шаровых мельниц ни у кого, кажется, не было?»

«Нет, не мой это вагон! — тут же растерянно перерешил он, заметив, что перемешанный с песком снег обильно здесь пропитан кровью. — Это, стало быть, десятый, а Зуйков, выходит, погиб прямо у своего вагона?!»

Уже знакомые им санитары бегом вынесли из кустарника еще одного раненого. Он лежал на носилках, протяжно постанывая, с закрытыми глазами, с залитым кровью лицом. Но оба сразу опознали в нем Зуйкова и, громко окликая товарища, побежали рядом с носилками.

«Значит, не Зуйков погиб возле вагона, — обрадованно, но лихорадочно, как сквозь туман, думал Андрейка, стараясь не отстать от санитаров. — Жив он, а сейчас без сознания… Верно, ведь мы сами с Августиной видели, как он бежал в лес впереди Коломейцева!..»

Они бы, наверное, дошли за санитарами до самой дрезины, но их властно остановила незнакомая дородная женщина в белом халате поверх пальто — от чего она казалась еще внушительнее, маститее.

— Вы, ребята, самостоятельно до станции доберетесь? — загородив дорогу, спросила она. — Не зацепило вас, не поранило?

— Мы оба на ногах! — громко ответил Коломейцев, держась левой рукой за голову. — Меня лишь встряхнуло, а он целехонький… Но ведь и ранило, конечно, много наших?

— Вместо меня девушку убило, — торопливо вставил Бурлаков. — Августину…

— Нет, раненых мало, — испытующе посмотрев на уцелевших хлопцев, сказала женщина. — Вот с этим, — кивнула она на носилки, — трое…

— И убитых совсем немного?

— Да откуда ж — много-то? Если б, не приведи бог, напасть такая на настоящий людской эшелон или, скажем, на целый санитарный поезд… — помолчала женщина. — Они ведь и санитарные составы бомбят. А вас и всего было — горстка!..

Возмущенный профессиональным спокойствием женщины, вроде даже не посчитавшей их эшелон за «людской», Коломейцев почти с неприязнью рассматривал ее массивный подбородок, с наспех подстриженными кустиками седой щетины на многочисленных родинках. Угрюмо сказал:

— Ничего себе: горстка! С поездной бригадой — двадцать один человек!! А начальника эшелона в санитарной машине нет? Кто это кричит? Можно пройти к этому товарищу?

— Вы, ребята, идите сейчас прямо на станцию, — опять властно распорядилась женщина. Эшелона все равно теперь нет, а начальника, своего там и найдете. Так и он наказывал… Если по дороге, упрямец, не свалился вместе с хлопчиком… Вот, значит, получается: вас двое, их, можно сказать, полтора, да трое тяжелораненых в дрезине. Всех остальных уж, похоже, недосчитаетесь.