Гавриил Федотов - Любовь последняя...

— Начальник наш не раненый?

— О том и речь, что обоих зацепило. Вроде не тяжело, но лучше б им было остаться у нас… Начальник ваш упрямец, службист, торопыга и больше ничего: побежал на станцию акт составлять, беспокойная душа, — усмехнулась она. — Идите туда и вы, тут всего-навсего километра три. А здесь делать нечего — без вас управимся.

Коломейцев больше ничего не стал расспрашивать у женщины. Врач она была, фельдшер или просто опытная медсестра — он не знал. Она ему не понравилась. «Мало по ее мнению у нас жертв! — с неприязнью отметил он. — И раненого Холодова на свою тупую критику взяла!..» Молча повернулся и споро зашагал в сторону станции, словно боялся свалиться на полпути или торопился подобрать на дороге раненого Холодова. Прихрамывающий Бурлаков с трудом за ним поспевал.

— Ты чего отстаешь? — сердито оглядывался Сергей. — Убедился, кажется, что оборудования уже нет?!

— Сапоги, проклятые, — виновато бормотал Андрейка. — Жмут — спасу нет!

— Снова они, — непонятно усмехался все более бледневший Коломейцев. — А меня, похоже, контузило… Меня ведь аж приподняло и оземь вдарило!..

— Слушай, Сережа: давай хоть на минуту присядем, — взмолился Андрейка. — Я хоть портянки смотаю… Все, может, чуток полегчает…

— Ну, ну, давай, — опять непонятно усмехнулся Коломейцев. — А хуже нам от этого сиденья не станет? Ишь ты какой… хозяйственный, и «сидор» выхватил и даже валенки!

Андрейка с удивлением ощупал за спиной тощий вещевой мешок, покосился на туго связанные бечевкой, зажатые под мышкой валенки. Оправдываясь, негромко буркнул:

— Августина выхватила… — И, переобувшись, точно новость сообщая, сказал: — А сама вместо меня погибла… В яме теперь лежит… В мерзлой земле зарыта, в могиле…

— Ну, пошли, рассиживаться некогда, — сердито вскочил на ноги Сергей: — Заладил, точно сорока, как будто ему известно, кто в эшелоне за кого умер! — И торопливо перевел разговор: — Я вот дивлюсь, как это мигом санитарная дрезина на месте оказалась? Еще воронки дымятся, налет не кончился, а она уж, с родинками-то, тут как тут! Или я здесь путаю, потому что порядочно времени без сознания был?

— Все верно! — подтвердил Андрейка. — Значит, ринулась со станции, когда эшелон еще бомбили…

Они подивились еще больше, когда навстречу промчался особый состав с путеукладочной машиной, тяжелым планировщиком, балластером, готовыми шпально-рельсовыми звеньями и даже с песком и гравием…

На двух последних платформах тесно, один к другому, сидели железнодорожники из восстановительного отряда и солдаты специальной воинской части. На усталых лицах одинаковое сурово-уверенное выражение, как и на запомнившемся дородном лице пожилой медички с санитарной дрезины, точно всех их роднило и ровняло общее чувство полнейшей физической и душевной готовности к предстоящему трудному делу.

Сойдя с железнодорожного полотна на обочину, за кювет, Бурлаков и Коломейцев с уважением и завистью проводили глазами эти платформы с техникой и людьми, видя в них частицу хорошо продуманной, не дремлющей и организованной силы. Глядели им вслед с горькой мыслью, что сами выбиты из колеи.

Они снова перебрались на полотно и молча продолжали свой путь на станцию, все прибавляя шагу. Андрейка для удобства засунул валенки в вещевой мешок и, хоть связанные голенища их торчали над затянутой вздержкой, — идти стало, размахивая уже обеими руками, вроде полегче.

Станция оказалась большой и заметно разрушенной. Еще на окраине они поняли, что ее часто бомбят, увидели, что многочисленные вокзальные пути забиты составами.

По присыпанным шлаком оледенелым шпалам выбрались на крытую платформу. Верх ее наполовину сорван, покрашенные «под серебро» столбы свернуты, а в торце перрона зияла глубокая, полузалитая подмерзшей водой воронка.

Не зная, куда направиться, на минуту приостановились. Подошел солдат с автоматом:

— Документы!

Андрейка подал заводское удостоверение, почти уверенный, что этим дело не кончится. Но, видимо, уже начальная строка: «Согласно приказу ГКО…», удовлетворила хмурившегося солдата и, молча вернув документ, он требовательно протянул руку к Коломейцеву.

Придирчиво перечитал военный билет и форменное «Удостоверение об отсрочке от призыва по мобилизации».

— Это, стало быть, и есть бронь?! — на свет проверил он узенькую полоску напечатанного в типографии удостоверения, с крупными красными цифрами посредине. И иронически спросил: — Тоню-усинькая, а, значит, ничего, загораживает?

— Кого как, — мрачно сказал Коломейцев. — Меня вот… — Он вдруг позеленел, его стошнило и, отерев платком бескровные губы, с усилием договорил: — Меня вот от контузии не загородила… И еще семнадцати моим товарищам, час назад, ни от пуль, ни от осколков не помогла… А если вообще-то по заводу — сотни погибли прямо у станков под пулеметным огнем и бомбежками! Или при погрузочных авралах, спасая оборонную технику… Понятно?

Автоматчик кивнул головой и, ободренные, они коротко объяснили свое положение и даже попытались было выяснить, к кому лучше им обратиться. Но солдат еще короче напомнил им, что он патруль и, перехватив шедшего мимо с чайником в руках полного пожилого железнодорожника, потребовал у него документы.

Ребята остановили бегущую по перрону невысокую молодую женщину, медсестру или санинструктора, одетую в полувоенную форму, с подвешенным через плечо противогазом и сумкою с красным крестом. Они загородили ей дорогу и в два голоса принялись расспрашивать.

— Не знаю, не знаю, ребята, — пытаясь их обойти, устало и однообразно твердила женщина. — Обратитесь к станционному начальству, если сумеете до него добраться, а я ничем вам помочь не могу… За двенадцать часов дежурства столько побывало на станции раненых с различных эшелонов, что где ж мне их всех в памяти удержать? Пропустите, ребята, я буквально с ног валюсь…

— Где нам теперь Холодова искать?! — отступив в сторону, обращаясь уже к Коломейцеву, горестно сказал Андрейка. — Вот попали в переплет, так попали: совсем бесхозные и неприкаянные…

— К начальнику станции обратитесь! — опять машинально, на ходу проговорила женщина. — Но, видно, в голосе Андрейки было такое, что пробилось и сквозь ее непомерную усталость, снова заставя медсестру приостановиться: — Как, как, говоришь, фамилия-то?

— Холодов! Хо-ло-дов! — дважды повторил Андрейка.

— Ну вот: бывает же так! — слабо улыбнулась медсестра. — Надо же… Ведь и моя девичья фамилия: Холодова! Муж погиб в первые дни войны, но три брата еще воюют — тоже Холодовы… Перевязывала я вашего начальника, а раздумалась, каюсь, о родных своих братьях… Вот и запомнила!..