Гавриил Федотов - Любовь последняя...

— На восток, — чтоб только скорее отвязаться, буркнул Андрейка, со злостью глядя на оттопыренные карманы шинели.

— Доноровская! — перехватив его взгляд, подмигнул тип. И опять насмешливо проговорил: — Имелись у нас шансы распить ее за компанию… Но, увы: не по пути нам! Я тороплюсь Дон форсировать…

Из-под вагона — с увесистой масленкой и легоньким молоточком в руках — вынырнул железнодорожник, и подозрительного собеседника точно ветром сдунуло.

— Много в войну дерьма всякого повсплывало, — посмотрев ему вслед, сказал железнодорожник, очевидно совмещавший должности смазчика и осмотрщика. — Ты, парень, около таких поосторожнее… Валенки не продаешь? Впрочем, вижу сам: домой в подарок везешь? Откуда едешь?

— С номерного завода… Я оборудование там грузил… Для эвакуации…

— Понятно, понятно… Завербованный?

— Завербованный, завербованный, — обрадовался выручающему слову Андрейка, довольный, что железнодорожник не настаивает на подробностях и не ставит его на одну доску с шмыгнувшим за вагон типом. — А куда этот поезд идет?

— До самой Таловой весь состав проследует… Подходит маршрут?

«Теперь, когда с эшелоном уж совсем покончено, не все ли равно? Лишь бы отсюда сейчас убраться… Не зря же говорил Грунюшкин, что все районы страны даже с Москвой надежно связаны?» — мелькнуло в голове Бурлакова. А вслух он, помолчав, смущенно сказал:

— Еще бы… Очень даже знакомая станция… С нее остается только на Калачеевский пересесть — и считай, что дома. Правда, еще пехтурой километров пятьдесят: потому как наш Ольшанец в большой глубинке…

— Вот и езжай на здоровье… Благо на пехтуру билет не приобретать, да и тут без него обойдется, — подняв крючком крышку буксы и заливая масло, благожелательно говорил железнодорожник. — Повидай родителей… А то ведь сейчас время какое: сегодня человек жив, а завтра, может — пар вон!..

И едва железнодорожник снова нырнул под очередной вагон на ту сторону, как тип словно из-под земли вырос:

— Такой маршрутец и меня устраивает… — хитро подмигнул он. — Какой же это: восток? Вы этот спальный вагон облюбовали или следующий?

— В любом и на двух места хватит, — не подумав, бросил Андрейка; поезд уже трогался…

— Э-ээ, не-ет! — засмеялся тип. И уже перебирая ногами, прицеливаясь к следующему вагону, хрипло выкрикнул: — Забарабать двух зайцев в одном хоппере — больно жирно!..

Андрейка, стиснув зубы, промолчал, у него была одна мысль: «Только бы прочь с этой злополучной станции…» Догнав «свой» вагон, ухватился обеими руками за борт, несколько секунд повисел. Собравшись с силами, подтянулся и, перевалив послушное тело, бесшумно плюхнулся на металлическое пологое дно хрустко промерзшего вагона-порожняка.

Зачихал от взметнувшейся черной пыли, закашлялся…

Потом освоился. Когда оставшаяся на дне вагона угольная мелочь от тряски перемещалась — менял положение и он. Став на четвереньки, не спеша выбирал место почище. Прежде чем лечь — сметал пыль рукавом стеганки подальше от лица… Не белоручкой рос! Когда невыносимо замерзал — вскакивал на ноги и минут пять в бешеном темпе приседал и выбрасывал руки. Если чувствовал, что после этого сильнее обычного гудело и звенело в голове, точно в ней включали моторы, заглушавшие даже перестук вагонных колес, а ноги по-прежнему леденели — ложился на спину и старался сделать ими побольше энергичных движений… С щемящей сердце тоской и болью вспоминал Августину…

Боясь, как бы к Таловой не остаться без ног, несколько раз переобувался, с опаской потирая ладонями окоченевшие ступни, получше перематывал портянки… Глотая голодную слюну, вдруг зримо представил те подмерзшие буханочки солдатского солоноватого хлеба, обладателем которых был он совсем недавно — утром этого длинного и жуткого дня. Мучимый голодом, вывернул свой вещевой мешок и, собрав в черную от угля ладонь осколки сухариков и хлебные крошки, осторожно подул на них, высыпал в рот…

Мороз крепчал с каждым часом и долго оставаться без движения было невозможно. Все сильнее давал о себе знать голод, мешавший даже подремать, хоть и это было на железе, ветру и морозе не безопасно…

На одной из «полевых» остановок подозрительный сосед, забыв свое нарочитое, насмешливое «вы», кричал:

— Завербованный! Завербо-ованный! — лезь сюда, пока поезд стоит: доноровской погреешься… Обмоем встречу…

— На черта ты мне сдался с обмывкой этой и с новой встречей, — негромко буркал Андрейка, не двигаясь с места.

Но хрипатый сосед не унимался и через несколько минут снова раздавался его надрывный зов:

— За-авер-бова-анный! Что ты там, щенок, заглох? Дрыхнешь, что ли молокосос? Перебирайся, покуда совсем не окочурился…

— Сам ты, матерый кобель, смотри не окочурься, — под нос себе говорил Бурлаков. — Налакаешься доноровской, задрыхнешь — вот и будешь готов, не проснешься.

Не дозвавшись, ошалевший от водки сосед со всей силы запустил в вагон пустую бутылку. Блеснув, как граната в воздухе, она звонко стукнулась о железо и разлетелась вдребезги.

— Вот привязался, синерожий пьяница… Убить, сволочь, мог, — со злостью, сквозь зубы процедил Бурлаков, по-прежнему не откликаясь. И торопливо перебрался к задней торцовой стенке вагона.

Оказавшись ближе, невольно слушал пьяные выкрики и грязную ругань соседа; слышал, как он, прокашлявшись, вдруг натужно заорал своим хрипатым голосом:

По ходу поезда, от длительной тряски, возле задней стенки вагона скопилась почти вся угольная мелочь, сидеть тут приходилось в пыли. Но Андрейка помнил, что у дикого соседа есть вторая бутылка, и свое неподходящее место так и не сменил до конца пути.

Тем более что по мере приближения к Таловой его все сильнее охватывала тревога. А завидев замелькавшие знакомые дальние подступы к ней, он и вовсе забыл о подозрительном соседе: сердце опять защемило от проклятой злополучной бесхозности, от многих старых и новых горьких думок: «Ну вот… до Таловой добрался, а что дальше? Какой маршрут отсюда избрать? Не к матери же, в самом деле, заявляться теперь на блины, как говорил железнодорожник, хоть отсюда и недалеко… Да еще не бомбят ли и эту станцию?»

Закоченев, он с трудом выбросился из остановившегося хоппера и едва удержался на ногах: так они замерзли, затекли от неподвижного сидения, одеревенели в тесных сапогах. Опасливо покосившись на соседний вагон, неторопливо огляделся. Разминая ноги, прошелся вдоль состава.

В морозном воздухе заметно серело, станционные строения выглядели, как в тумане. А наискось от него, еще хорошо видимая, шла бурная посадка в куцый товарно-пассажирский поезд. И прямо против этого поезда пританцовывала, греясь, озябшая девочка лет тринадцати, чем-то похожая на Нюшу Крокину. Прижимая к груди укутанный в ветошь чугунок, она привычно выкрикивала высоким пронзительным голосом: «Ко-ому ка-артошки? Горячая и рассыпчатая!»