Гавриил Федотов - Любовь последняя...

В конце концов солдаты хоть и очень неохотно, но отдали прицепщику его «законное удостоверение, с печатью». Но сам он ни на минуту не сомневался, что будь вместо красивой и горячей Любаши трактористом кто-нибудь еще, не помогла бы никакая печать, и ему бы шагать от машины под конвоем.

Даже в голосах невольно оправдывающихся солдат, уже мявшихся в нерешительности, он чувствовал потом что-то вроде того необъяснимого смущения, какое испытывал и он сам.

— Ты, молодайка, видать чересчур шустрая, но тоже не больно кричи, — строго, но уже примирительно сказал сутулый уходя. — Наша теперешняя патрульная служба тоже не легкая: и опасная она, и просто позарез сейчас нужная! Понятно?

— А на фронте, красавица, мы тоже были: не думай, что с начала войны ходим и документы проверяем! — нашел нужным добавить почти все время молчавший смуглолицый солдат. — Оба мы недавно из госпиталя, сами, считай, из команды выздоравливающих…

Андрейка напряженно прислушивался к удалявшимся шагам солдат, но монотонно тарахтевший трактор, оставленный с незаглушенным мотором, чтобы поужинать при свете фар, сразу же их оборвал. К еде он больше не притрагивался: и недюжинный аппетит его, и сонливость разом будто смахнуло. Он молча поглядывал, как Любаша, все еще сердитая, с раздувающимися ноздрями, не спросив, убирала ужин обратно в узелок. Затем покрутил головой и, коротко усмехнувшись, сказал:

— Ну и ну! Ведь точь-в-точь, как батя рассказывал… Вон, оказывается, какие строгости пошли у нас! Отец еще тогда толковал это как знак, что фронт уже на носу… Но откуда у тебя смелость такая появилась? — снова покрутил он головой… Ты… как клушка на них налетела!

— Да что бы я делала тут одна? Или, по-твоему, мне не страшно в поле? Тут и взаправду скоро на какого-нибудь вражину можно напороться…

— А вот я так давно как раз о таком случае мечтаю, — придвинулся к ней поближе Андрейка. — Просто с самого того часа, как отец про рубку жердей рассказал. Ты только смотри, дома помалкивай: не то мать загодя начнет слезы проливать! Но мне с тех пор — вот честное комсомольское! — стоит остаться одному и закрыть глаза, как тут же представляется все до тонкости… Лесная чащоба. Глухомань. Тишина. Слышу — пробирается кто-то… Вглядываюсь сквозь кусты — крадется он и все время озирается по сторонам. Наставил я на него похожий на пистолет сук: «Стой, вражина! Руки вверх! Ни с места!!»

— В лесу-то, конечно, можно при случае подсидеть, — помедлив, согласилась Любаша. — А вот если совсем на открытом месте?

— Или даже чистое поле, а я один, — снисходительно улыбнулся Андрейка. — Ежусь, как сейчас, от знобкого ветра, кутаюсь в ватник, нахохлился. Но услышал гул самолета и вытянул шею из стеганки, задрал к небу лицо. А там ма-ахонькое белое облачко парашюта… Схоронился я в чернобыльник, лежу не дышу, а с парашютиста, понятно, глаз не спускаю. И еще не коснулся он путем земли, а я к нему с чистиком! Навалился, конечно, внезапно. Короткая схватка и руки его надежно скручены. И пистолет его, и граната — все у меня. «Иди, иди, вражина, не упирайся! — свирепо вдруг выкатил глаза Андрейка. — Там расскажешь, гад, зачем к нам сиганул, а я твою собачью речь не понимаю!!»

— Мальчишка ты еще! — Будто одумавшись, засмеялась Любаша. — Кому надо тот и язык наш выучит… Фантазируешь тут вовсю, а я слушаю, уши развесила… Ты ведь все о сражениях самолетов толковал мне, все хотел бить врага только в воздухе, а теперь уж, выходит, мечтаешь…

Она не договорила и по выражению ее настороженного лица, по вдруг сузившимся, устремленным вдаль глазам было ясно, что она опять кого-то увидела.

— Ты что?

— Гляди, Андрейка: они ведь на лошадях к нам возвращаются! — протянула она руку. — Ну и ночка выдалась…

На этот раз прицепщик даже забыл сказать свое излюбленное «не боись». В зеленоватых лучах фары то появлялись, то исчезали две конские головы: свернув с накатанной дороги, лошади по глубокой и свежей пахоте шли грузным шагом. Он приподнялся, лицо его все больше и больше светлело.

— Так это ж конюха Иняева Федька! — обрадованно сказал прицепщик. — Ей-богу, он! И лошади наши, колхозные… Разве ж ты не угадала? Сам он на плюгавой пегашке, а в поводу зачем-то Гнедого ведет?!

Теперь и Любаша увидела, что на пегой кобыленке, — с очень смешной кличкой Далдониха, — верхом Федька! А заводным порожняком рядом с ним — злой и норовистый Гнедой, на котором, обычно, подвозят трактористам воду. Старик ездовой так обычно и шутил: «На злых воду возят!»

Однако тревога ее не улеглась, а возросла, особенно когда она заметила, что и Гнедой оседлан.

— Это зачем ты к нам? Ночью, да еще пароконный? — испуганно выкрикнула она, едва лошади приблизились. — Неужто с Михаилом моим беда? Да говори ты, ради бога, скорее — не томи!!

— Не пугайся… От Михайлы твоего, наоборот — письмо! Правда, дома оно… — прерывисто сказал Федька, еще не отдышавшись, с разгоревшимся от быстрой езды лицом. — А я вот за ним… Повестка ему срочная!..

— Где она?! — одним рывком поднялся Андрейка и шагнул к низкорослой лошадке.

— За нее Леон Денисович расписался, — ловко соскочил Федька на землю. — Но тебе сейчас скакать: на рассвете уж подвода всем нам будет…

— И тебе?

— Ага… И Сережке Журавлеву, и Колчану, и Седому, и Лешке Зимину, и Митьке Акимову… Всем, кому скоро семнадцать сполнится… Садись, велено, как можно шибче ехать! Потому — можем не поспеть к сроку…

— Где ж ты раньше был?

— Да Нюшка Крокина и повестки по-темному принесла… И вперед сказали — до утра! А потом в сельсовет звонок — приказ, чтоб к утру быть в самом райвоенкомате.

— Ну, как же так, — засуетилась Любаша. — Вы, ребята, как хотите, но я одна здесь не останусь… Ты слышишь, Андрейка? — почти плача говорила она: — Я теперь в одиночку и час в поле боюсь пробыть…

— Глуши мотор, — решительно сказал Андрейка, точно прицепщик и тракторист поменялись местами. Он, как видно, сразу почувствовал себя мужчиной. — Уступим тебе Далдониху, а мы, как-нибудь вдвоем на Гнедом… Не боись!..

— Не больно ловко и этак получится, — мялась в нерешительности Любаша. — Опасаюсь я верхом, ребята…

— Да чего бояться вам? — немедленно подхватил и Федька своим ломким баском. — Далдониха ведь страшно смирная, и все ж вы в настоящем седле будете! Разве при таких условиях упасть можно? А Гнедой хоть и любит, собака, если кто зазевается, за коленки хватать, ну да я его, тигру, знаю: спереди я сам сяду!!

— Вы, небось, шибко поскачете?

— Вдвоем не больно расскачешься, — наспех утешал Любашу Андрейка. — Не боись!..

Среди ночи затопили хозяйки печи. Суетливо готовились, чтобы успеть покормить на зорьке, в останный разочек, своего зеленого новобранца горячим борщом, положить ему в холщовый мешок хоть десяток домашних пышек. То тут, то там вился из труб погрузившегося в сон Ольшанца тонкий столбик пахучего синеватого дымка.