Гавриил Федотов - Любовь последняя...

И вот теперь Тарас почему-то вдруг снова почти зримо представил в темноте бледно улыбающееся подурневшее лицо Поли и без всякого сомнения понял, что так вопрос даже не может стоять: их дружба уже убита Василием.

Штрекам, просекам, промежуточным штрекам и ходкам, казалось, не будет конца. Воздух становился все тяжелее, уже чуть-чуть порой першило в горле, точно после плохих папирос, а голоса звучали невнятнее, глуше. Улитин все чаще ненадолго приостанавливался и, может быть, чтобы скрыть от ребят, что он так устал, показывал лампой на крепь, на то, что, по его мнению, требовало немедленной замены. Пока Тарас добросовестно искал глазами, присвечивая своей лампой, именно ту особенно ненадежную стойку или матицу, что привлекла внимание опытнейшего десятника, Василий стукал обушком топора первый наиболее заплесневелый кругляш и предупредительно говорил вроде такого:

— Верно, трухлявая… Может быть, пройдем, а она упадет.

— Эта упадет? — шумно переводил дыхание Улитин. — Врешь, эта меня перестоит!

— Зато верхняки здесь… ну и здоровилы, — задирал голову как ни в чем не бывало Василий, посматривая на внушительные, вполобхвата, бревна.

— Верхняки, говоришь, здоровилы? — переспрашивал десятник, — А не видишь, что они «плачут»? Серые и коричневые пленки не видишь?! [9] Грибница настоящего домового гриба выделяет капельки водянистой жидкости; серые и коричневые пленки — отмершие грибницы.

Все чаще попадались холмики породы, насыпавшейся через прозоры в верхней крепи. Наконец Улитин присел на один из них, как-то особенно внимательно повращал во все стороны лампой, громко прокашлялся и сказал:

— В аккурат мы сейчас под усадьбой Симакина остановились, а первый вентиляционный штрек — тот будет точь-в-точь под моим садиком. — И уже другим тоном добавил: — Вот вам, ребята молодые, и то первоочередное или даже внеочередное местечко, о котором в записке написано. Здесь оно и начинается.

— Где? — изумился Василий.

— Вот где, не видишь разве? — снова крутнул лампой Улитин, освещая невысокую черноту над особенно обильно высыпавшейся породой.

— Но… почему это «коленчатая» просека? — удивился и Тарас.

— Гляди, с чего тут сколько понасыпалось!.. Потому, стало быть, и «коленчатая», что метров с двадцать тут только на коленках, а запросто сказать, на брюхе придется… — коротко рассмеялся он. Но тут же сердито досказал: — Я здесь намедни с Кужбой и Банниковым так наполозился, что теперь вон, слышали, как в записке-то просят: «Покажите только, а сами подождете»…

— А воздух тут действительно не того, — шмыгнул носом Василий, — в горле точит, как от злого самосада!..

— Газ, — спокойно пояснил десятник, — в шахте не без этого. Где-нибудь потихоньку просачивается, а тут понемножку застаивается. Вот вентиляцию дадут — и враз тут воздух не узнаешь!

— Метан?

— Может, и метана невысокий процент есть… Сейчас-то здесь что: просто сказать, спертый тут воздух, и все. А вот если здесь пласт без вентиляции потревожить! Бывало, обушком рубаешь, приостановишься, а он порой аж слышно, как из пласта с легким пощипыванием вырывается… В шахте не без того, — снова повторил Улитин. — На то и вентиляция!

— Ясно.

— Понятно.

— А если вам ясно и понятно, тогда вот что, — десятник с трудом добыл что-то из шахтерки и только после этого досказал: — Сейчас ровно девять, а самое наибольшее к десяти, чтоб вы, как часы, были на этом месте! Больше там и делать вам нечего, и все ж таки воздух не очень чтоб очень неподходящий, но без нужды и такой нюхать незачем. Часа этого вам за глаза хватит — девать некуда.

— Постараемся, конечно, управиться, — серьезно сказал Тарас.

— Не за час, а за полчаса сделаем! — немедленно поправил его Василий.

— Ну, ребята молодые, с богом! Чтоб повеселее дело двигалось, а ненужной сутолоки, споров и, как говорится, обезлички у вас не получалось, действуй каждый на своем захвате! Не так чтоб один, скажем, стойку зачищает, а другой супротивную простукивает или матицу этого же оклада тревожит, а захватами работу свою организуйте, шагов по пятнадцать! То, что в немедленный замен, отмечай каждый по-своему, да не забудьте под конец посчитать, сколько стоек или полных окладов надо срочно обновить. Чтоб крепежный лесок заранее заготовить… Таким же манером потом будете действовать и в вентиляционном штреке, — обстоятельно напутствовал Улитин. — Ну, да там-то я от вас не отстану. А эти «коленчатые» — метры и смотреть вам нечего — тут надо целиком заменять.

Столь досадившие Улитину «коленчатые» метры ребята прошмыгнули моментально. Став на ноги, Тарас отсчитал пятнадцать шагов Василию и, сделав отметки, тут же принялся за осмотр своей «пятнадцатишаговки». Даже с беглого взгляда он понял, что немало из лежащих на столе у начальника смены образцов пораженной древесины взято в этом первоочередном местечке. Было совершенно ясно, что просто пройти и мысленно, на взгляд, отметить, где надо заменить стояки, матицы или целые оклады, здесь и трудно и недостаточно: на наружных частях крепи то там, то здесь виднелись хорошо заметные даже в скупом свете лампочки охристо-лиловые пленчатые налеты, однако вся крепь была из довольно толстого леса, невольно внушавшего доверие. Видимо, схожее представление сложилось и у Василия, потому что он очень скоро предложил:

— Давай-ка, Тараска, лучше вместе разбираться. На столе-то в дневном свете им, конечно, все ясно, как апельсин! Да вот тут-то все кошки серы: сам черт не раскумекает, что здесь будет стоять, а что — не захочет… А вдвоем будем решать большинством голосов, — пошутил он.

— Работай, как Улитин сказал.

— Да он что нам за начальство?

— Вот и осматривай свой захват, как рекомендовали начальники.

— А почему ж вместе не хочешь?

— Привыкай за чужую спину не прятаться: ты теперь такой же ответственный бригадир, как и я…

Тарас осматривал свои «захваты» обстоятельно, методически. Он очень скоро освоился и как бы уразумел теперь, наконец, чисто внутреннюю суть порученного ему дела, поймал ту неопределенную «живинку» в нем, какую в любой работе невозможно ухватить с чужих слов, сколь бы умны и красноречивы они ни были. Он все увереннее и увереннее передвигался к каждому следующему крепежному окладу: осторожно простукивал стойки, внимательно проверял врубки в особо подозрительных местах, держа топор за обушок, и неутомимо и осторожно зачищал верхний слой. И когда под острым жалом топора открывалась в глубине не белая, твердая, а побуревшая, ослабленная древесина, он уже знал, что с такой делать. Работал Тарас очень сосредоточенно, усердно и — молча.

Василий двигался сзади и, чертыхаясь, порой так основательно делал свои пробные затесы на стойках и «простукивал», что Тарас невольно оглядывался. Видимо, горячего Василия очень не устраивало это кропотливое и ответственное занятие: мчать на электровозных вагонетках заготовленный лес, даже ставить новую крепь было, конечно, куда веселее! «Ну и нудная ж, оказывается, эта штука… — недовольно думал Кожухов. — Это чертово обследование, нехай медведь им занимается!»