Гавриил Федотов - Любовь последняя...

Она до подробностей знала, что и сколько Аленке задали на дом, спрашивали ли на уроках, какие дела вершили школьные комсомольцы на своем собрании, ревниво изучала ее дневники классных занятий, допытывалась, какие слова сказал ей Виталик Пряслов, когда они были у крыльца, и дочь звонко расхохоталась… Даже скромным Аленкиным гардеробом всецело распоряжалась только мать. Достанет, например, Алена из шифоньера свою последнюю обновку и, надев платье, начнет вертеться перед зеркалом. Ульяна удовлетворенно улыбнется, в меру полюбуется молчком на девичью стать дочери, а потом непременно строго спросит:

— Это зачем же ты снова голубое вынула?

— Зачем, зачем… А в чем просто вечером походить? — нервничает Алена.

Она-то отлично знает: «зачем»! Но не сообщать же было матери, как восхищался ею Виталик в этом ладном платье на недавней школьной постановке. Правда, он по-мальчишески неуклюже превозносил лишь цвет «электрик», говорил, что он напоминает лунную ночь; и на все лады хвалил покрой или, как он выражался: фасон. Но она маленькая что ли?

— Ты далеко ль собралась?

— Да я… Да мы с Виталиком до разъездовской читалки только дойдем! Ведь нам вместе отчитываться скоро за сектор пионерработы… Так мы хоть их журналы пролистнем!.. Нельзя что ли мне из будки этой, противной, выйти?

— Не в том дело, что я вроде против прогулки или сектора этого, пионерского… Конечно, пройдись по воздуху, покуда погодка держится… Но уж больно это голубое получилось сильно приталенное! А ты еще покуда не невеста, а школьница! Наскучила тебе форма — так это скинь, а надень вишневое, покуда вовсе из Него не выросла.

— Покуда, покуда… — злится дочь. — Надоело мне вишневое, хуже формы!

Но не было еще случая, чтоб Алена ослушалась. Иной раз позлится, покапризничает, понервничает со слезами на глазах — не без этого. А в конечном счете все равно сделает только так, как сказала мать.

Точно так же пыталась дирижировать Уля и делами мужа. Словно считая себя его памятью, она вдруг спрашивала:

— Ты, Петя, про график, что дорожный мастер привез, не забыл?

— Я подготовку к зиме начал, когда этот конторский график еще не родился на белый свет.

— Но все ж хоть изредка, а заглядывай в него… Болты-то, Петя, все уж подтянул и смазал?

— Нет еще…

— А что же ты теперь делаешь?

— Больные шпалы меняю.

— Один?

— С Прясловой…

— И тебе, конечно, потом придется помогать ей сменять?

— Да, — скупо ронял слова Петр, боясь сказать лишнее.

— А ведь еще все противоугоны надо тебе укреплять, стыковые соединения и накладки проверять, подрезку балласта делать, кюветы чистить… — вздыхала Уля. — И в этом, небось, придется тебе Маришке подсоблять?

— Вряд ли: мы с ней теперь соревнуемся, а баба она крепкая и уже, слышно, хвастает, что, дескать, не мой, а ее участок будет на тот год ходить в передовых… К тому же у нее сын подрос: тоже наверное потихоньку помогает, когда от уроков свободен…

— Просто боюсь я, Петя, что начнешь ты опять на ее участке вкалывать, а на своем через это время упустишь! А потом и дорожный мастер за это не похвалит, а уж бригадир ремонтников, Бармалей-то этот — и вовсе всех собак постарается на тебя навешать!..

— Да ты, Уля, хоть об этом голову себе не ломай! До зимы еще далеко: управлюсь… Одним словом, одолею и Бармалея!.. — спохватывался Петр, стремясь хоть шуткой рассеять ее тревогу. — Ты и о весеннем паводке беспокоилась, ночи не спала, а я за пропуск талых вод благодарность получил.

Однако Ульяна, как видно, не могла, а скорее всего и вовсе не хотела полностью отстраняться и «успокаиваться», совсем уж лишать себя единственно возможного в ее положении участия в его делах и заботах. Ей хотелось добавить если не своего труда, то хоть своего разума и в это непредвиденное ею соревнование двух соседних участков — соревнование мужа и дотошной Прясловой. И она еще больше стремилась стать его памятью даже там, где самому Петру было и гораздо виднее и куда памятнее, чем ей.

А когда Петр отправлялся в свой очередной дежурный обход или шел на путевые работы — искренне веря, что она этим все еще ему помогает, опекает и оберегает! — Уля неизменно напоминала мужу об осторожности и осмотрительности. «Не забудь, Петя, оградительный диск-щиток выставить! — кричала она ему вслед слабым, но удивительно чистым голосом. — Не то как раз дрезина наскочит! Помни, что на открытых путях работаешь!»

Пока Алена была тщедушной девочкой, Марина Пряслова помогала ей хозяйничать: приходила и постирать, и хлебы выпечь. Весной — посадить огород. Осенью — убрать урожай и заготовить необходимое впрок. Помимо обычного на линии участия соседки, это была и отплата «по домашности» за необходимую ей мужскую помощь на участке, за ту «подмогу» Петра в наиболее тяжелых работах путевого обходчика, где было не под силу даже и такой крепкой здоровьем молодой женщине, как Марина. Шутка ли, например, быстро сменить, без помощи ремонтников, лопнувший на морозе рельс!

Она приходила и званая и незваная. Соболезнующе заглянув в лицо Ули, сказав ей в привет несколько теплых слов, хваталась за работу, совсем по-домашнему скинув лишнюю одежду и сбросив платок. В ее красивых, круглых, летом до плеч обнаженных и загорелых руках все так и спорилось!

От обостренного внимания Ули не ускользало, конечно, что застав ее в своем доме хозяйничающей, разрумяненной хлопотами, с клочьями пены или теста в крепких маленьких ладонях — Петр иной раз глядел на нее так, будто видел впервые.

Ульяна знала слабость Петра даже к самому обычному человечьему вниманию, даже к заведомо казенной дежурной ласке. Если сгоряча сделает ему несправедливый разнос дорожный мастер или начнет строить козни бригадир ремонтников — придет и расскажет об этом озабоченно, а без малейшей робости. «Ну, этот номер у них не пройдет, — заключит уверенно, как отрежет. — Тут, Уля, я прав на все сто и они в меня упрутся!» А стоит дорожному мастеру или тому же хитрюге и ловкачу бригадиру чуток похвалить и обласкать — и примчится домой уж не мужик, а сущее дитя! Будто как сверкающий свет разлился вокруг него, словно кто его, озябшего, разом отогрел! Ну где ж при таком характере устоять в его безвыходном положении против настоящей женской ласки? Если, к примеру, отважится Маришка наплевать на это свое «честное вдовствование» и сама на Петю позарится, первая подкатится к нему?

Потом, раздумавшись, Уля тут же решала, что кислое с пресным нечего ей мешать. Одно дело очень ответственная служба на железной дороге, а другое — легкомысленное путанье с бабами. Все прожитые вместе годы ярче всех доводов говорят, что стыдно ей так о нем думать. И Пряслова, если разобраться, тоже никогда не давала повода так нехорошо о ней рассуждать. Да как еще без ее быстрой и ловкой помощи теперь обойтись? Ведь иной раз забежит баба всего на час — и враз всю будку ухитит [10] Ухитит — здесь: приберет. . Тут просто спасибо ей и низкий поклон!..