Гавриил Федотов - Любовь последняя...

Марина уже часа полтора прыгала, как белка в колесе, то с лестницы, то на лестницу, стремясь побыстрее разделаться со своим огнедышащим варом. Солнце немилосердно пекло ей непокрытую голову, плечи и потную спину. Костер — лицо. А Петр — тоже устав и вспотев — поглядывал на часы и все торопил ее. Только когда странно пошатнулась она, неуверенными движениями рук протянув ему очередную цебарку с варом, он заметил, что лицо ее необычно покраснело.

— Ты что это так размалинилась? — спросил он. — Устала? Ну потерпи еще немного: сейчас кончим!

И лишь успел он это проговорить и поставить на широкий брус подхваченную цебарку, как увидел, что Марина не то чтобы упала, а как-то беспомощно соскользнула с лесенки вниз и грузно опустилась на траву.

Рискуя сам, Петр, минуя лесенку, спрыгнул к ней.

— Моря, ты что? Переутомилась? — допытывался он, низко склонившись и впервые обращаясь к ней так.

— Да не столько сморилась, как голова вдруг разболелась… Темя, наверно, напекло: даже в ушах зашумело и перед глазами замелькало… — страдальчески смежив веки, вяло и разбито выговорила она. — Платком белым надо было накрыться…

Наученный горьким опытом, перепуганный, он хотел бежать в будку, чтоб дозвониться до узловой поликлиники, попросить помощи. Но до узловой — далеко, и он сразу от этой мысли отказался. Вспомнив, что на разъезде фельдшерский пункт, а до будки лишь чуть ближе, чем до пикета, где работают ремонтники — он ринулся к ним так, как в юности «рвал» стометровки.

Через какие-нибудь четверть часа он доставил Пряслову на моторной тележке ремонтников на разъезд и бережно опустил ее, потерявшую сознание, на прохладную клеенчатую кушетку медпункта.

Волнуясь, он стал рассказывать о случившемся фельдшеру.

Но незнакомый фельдшер, обрюзглый и хмурый, едва дослушав до слов «почти упала с лесенки», с такой поразительной быстротой и ловкостью раздел Марину, что Петр не успел даже отойти в сторонку. И как тут было хотя бы отвернуться из приличия, если фельдшер сразу же скомандовал: «Поддержи ее под спину! Вот так… Теперь легонечко-легонечко опускай на бок… На правый! Не отходи, стой тут…»

Он внимательно осмотрел Пряслову, с тщанием выслушал ее и выстукал, время от времени отрывисто спрашивая: «Голову ничем не ушибла? А раньше на дурноту не жаловалась?» На что смущенный Петр уж с торопливой готовностью говорил: «Нет, нет… В полном здравии она была до самого этого случая!..»

— Ничего не нахожу, — распрямляясь, уже спокойно, совсем другим голосом сказал фельдшер. — То есть нет у нее ни травмы, ни сотрясения, ни кровоизлияния, ни переломов… Обморочное состояние от перегрева! А если б ты не перестарался, не тащил ее сюда по жарище, а просто перенес в холодок и голову ей из ручья смачивал — так она бы уже была в норме.

— Так кто ж знал, — растерянно сказал Петр. — Думалось лучше, не мешкая, доставить ее сюда…

— Вот именно: думалось тебе, да недодумалось… — И хрипло скомандовал вошедшей в помещение женщине: — Зофия! Холодный компресс ей на голову, да не в раскачку, а шементом!..

Рыхлая женщина в белом халате — то ли санитарка, то ли медсестра — неторопливо поставила принесенную бутыль, взяла полотенце, именно в раскачку, утицей подошла к крану и только тогда бесстрастным голосом проговорила:

— Хорошо…

— Главное в ее состоянии и сейчас — прохладное место и полный покой! — снова повернулся фельдшер к Петру. — А посему — иди и проветрись минут этак… шестьдесят! А после мы решим окончательно, куда тебе забирать свою дражайшую половину: в линейную больницу или домой! Девяносто из ста, что домой потопаете.

Петр молча и поспешно надел фуражку. Уходя, он с тревогой поглядел на оставленную им Марину: та лежала с закрытыми глазами и была бледной, несмотря на смуглоту, хотя дышала уже спокойнее. Благодаря своей природной смуглости, очень ладной, крепкой осанистой фигуре и этой молчаливой неподвижности, она теперь совсем не была похожа на больничную страдалицу. «Когда свалилась у ручья, была куда плоше и больней! — невольно мелькнуло в голове Петра. И тут же враз словно обожгла другая внезапно возникшая мысль: — А вдруг и она… не встанет?!»

Не очень доверчиво оставив Марину на попечение медицины, не давая этой мысли разрастись, он позвонил к себе в будку. Предупредил Алену, что непредвиденно выехал с участка на линию. Позвонил и Виталию, сказал ему, что мать по делам задерживается на разъезде. Переговорил с дорожным мастером, диспетчером. Но терпения на целый час все же не хватило. Вроде случайно сверкнувшая мысль эта, — а вдруг и она не встанет?! — сверлила в мозгу и не давала покоя. От нее не только тоскливо сжималось сердце и было терпко на душе, а даже становилось, порой, непривычно сухо и горьковато во рту.

Когда он, не дотерпев десяти минут, снова заявился в медпункт — фельдшера не было. Возле его стола находилась лишь та рыхлая женщина в белом халате — сонно перетирала полотенцем инструментарий. Но первое, конечно, что он увидел, едва распахнув дверь — была живая-здоровая Марина. Она сидела на табурете и, говоря что-то женщине, по своему обыкновению безостановочно покачивала ногой. О, как теперь обрадовался Петр именно этому беспечному и беспечальному покачиванию, которое всегда считал лишь дурной привычкой.

Заслыша стук двери, Марина обернулась и, враз зардевшись, сказала:

— Это ты, Петя?

— Я.

— А мне тут фельдшер уж все-все обрисовал и заверил, что опасность позади, — обрадованно сообщила она. — Только рекомендовал — шутейно, конечно! — для дальнейшей работы по этакой жарище заиметь впрок полдюжину косынок!..

— И не велел сегодня работать, — бесстрастным голосом вставила женщина.

— Да сегодня какая работа! — сказал Петр.

При женщине они ничего больше друг другу не сказали, поблагодарили ее и, попрощавшись, вышли. Но и по пути домой разговориться им оказалось не просто: что-то новое, пока ускользавшее от окончательного осмысливания, словно лишало их дара речи, Петра сейчас одолевали столь противоречивые чувства, что он считал лучшим о них помалкивать, тем более, что в какой-то мере признавал свою вину во всем случившемся. А Марина то решала, что ей надо хорошенько поблагодарить его за внимание и заботу, то передумывала, по-прежнему считая, что первый шаг к любому откровенному разговору должен сделать он сам.

Впрочем, и некогда было по-настоящему разговориться: скоро пришлось не шагать, а бежать. Еще когда они вышли из медпункта — большая черная туча двигалась прямо на них, а в отдалении угрожающе урчал гром. Незаметно туча приблизилась, а гром уже над самой головой будто расколол, наконец, темный небосвод и из него хлынул ливень. Домой оба добежали быстро, но одинаково вымокшие, до нитки.