Вадим Собко - Стадион

— Вам может показаться странным то, что я скажу, — начала Лора, — но мне хочется, чтобы наши американские спортсмены сказали на этих играх свое особое слово. Если меня туда возьмут, — продолжала массажистка, — то это слово попытаюсь сказать я сама. Но на это надежды мало. Посмотрите на меня, девушки, и посмотрите на мои фотографии. Ведь они сделаны всего пять лет назад. Такая же участь, быть может, ждет каждую из вас и большинство наших спортсменов. Сейчас вы еще можете отказываться от допингов, но когда силы начинают слабеть, когда стареют мускулы, ты сама просишь облатку, ты сама глотаешь отраву, лишь бы удержаться в седле, лишь бы не попасть под ноги толпе голодных спортсмено, которые стараются занять твое место… Девушки, я хочу, чтобы там, на студенческих играх, вы вспомнили обо мне и рассказали всем о судьбе Лоры Майклоу, о том, что такое спорт у нас в Америке, об Артуре Шиллинге, который сидит в своем кабинете и издали назначает, кто из вас должен прийти первым и кто последним. Если меня пустят в Берлин, я это сделаю сама, а если я не поеду, то обещайте сказать это вместо меня.

Девушки молчали. Им было немножко неловко: ведь обе они отлично знали, как распределялись их победы. Но сейчас они думали о другом. Слова Лоры Майклоу показались им слишком неожиданными и опасными. Это смахивало на открытый бунт против Шиллинга. Как знать, хватит ли у них смелости сказать это там, в Берлине.

— Я нарочно решила поговорить с вами сейчас, за много месяцев до начала игр, — продолжала Лора, — чтобы у вас было время привыкнуть к этой мысли и набраться смелости. Сейчас это кажется вам невозможным. Но не забывайте о собственной судьбе, не забывайте о морщинах, которые появятся у вас раньше, чем у ваших ровесниц, не забывайте о прибылях Артура Шиллинга, добытых ценой ваших морщин, согнутых спин, негнущихся суставов и преждевременной старости…

Лицо Лоры помолодело в эту минуту, стало даже вдохновенным. Ее горячие, убежденные слова шли от самого сердца. Видно, не одну ночь, обдумывала она их и вынашивала в душе. Сейчас Лора Майклоу была очень похожа на свои фотографии.

Мери шевельнулась. Неуклюжая куча костей изменила свои очертания под платьем, и сейчас уже нельзя было понять, где руки и где ноги.

— Вы коммунистка? — тихо спросила она.

Эрика Штальберг впервые услышала ее голос. Спокойный и серьезный, он поражал выражением глубоко скрытой печали. Казалось, уже ничто не может удивить или взволновать Мери Гарден. Вот и сейчас она задала этот короткий вопрос равнодушным, ничуть не взволнованным тоном.

— Нет, я не коммунистка, — резко ответила Лора. — Я такая же американка, как и все прочие американцы. И значительно больше, чем Эрика Штальберг, которой будет поручено защищать спортивную честь нашего звездно–полосатого флага. Я не коммунистка, но я ду–маю о судьбе наших спортсменов и хочу быть последней в длинном ряду калек, которых фабрикуют с помощью своих допингов менеджеры. Если об этом узнают там, на играх, то всем этим кровопийцам–менаджерам, наверное, станет труднее делать свое черное дело…

— Это уже политика, — сказала Мери, — а я ни за что не стану вмешиваться в политику.

Эрика смотрела на Лору, на ее теперь красивое, несмотря на морщины, лицо, и в ней бушевал горячий протест. О какой там политике говорит Мери Гарден? Конечно, она просто боится потерять свое место в пансионате Шиллинга и американской команде. Эрика этого не боится. Чем скорее она вернется в Берлин, чем скорее вылетит из американской команды, тем лучше. Только надо, чтобы это случилось после того, как она приедет в Берлин. А там власть Шиллинга кончится раз и навсегда. Эрика ничего не боится, даже тюрьмы.

При словах Мери Лора сразу поникла, словно на глазах у девушек молодую женщину подменили старухой с серыми сухими губами и потемневшими зубами. Это было так страшно, что хотелось вскрикнуть.

Эрика взглянула на Мери Гарден и решила промолчать. Кто знает, быть может, Мери все расскажет Шиллингу. Тогда уже наверняка в Берлин не попадешь. Но так или иначе просьбу Лоры Майклоу Эрика выполнит. Все будут знать о страшной судьбе знаменитой спортсменки. А разговаривать об этом сейчас не надо. Мери правильно сказала: если Лора и не коммунистка, то, наверное, что–то вроде этого.

А Лора перевела взгляд с Мери на Эрику, ожидая ответа. Эрика молчала. Нет, она ничего не скажет, она не станет торопиться, так вернее.

— Значит, вы мне не хотите помочь? — с горечью усмехнулась Лора. — А я–то, глупая, так на вас надеялась! Но ничего не поделаешь! Может быть, кто–нибудь другой исполнит мою просьбу… А вы вспомните о ней, когда дело дойдет до вас, но будет уже поздно.

Она встала с дивана, прошлась по комнате и снова горько усмехнулась.

— Во всяком случае, предупреждаю вас — о нашем разговоре никто не должен знать. Если кто–то из вас захочет доказать свою верноподданность и донесет Шиллингу, то за жизнь этой особы я не дам и десяти пенсов — мне терять нечего.

— Лора, как вы можете так говорить? — вспыхнула Эрика.

— Могу. В моей жизни всякое случалось. Все же прошу подумать и не забывать моей просьбы.

— Мне можно идти? — спросила Мери Гарден.

— Да, пожалуйста.

Груда костей зашевелилась. Они словно срослись и в конце концов превратились в высокую, немного неуклюжую, но очень стройную девичью фигуру. Это походило на фокус.

Мери остановилась на пороге, улыбнулась смущенной и грустной улыбкой и вышла, ничего не сказав на прощанье.

— Она пошла прямо к Шиллингу! — воскликнула Эрика.

— Никогда, — усмехнулась Лора. — Я ее знаю лучше, чем вас. Она меня никогда не подведет. Мери всегда молчит. Но если заговорит, то ее интересно послушать. А о том, чтобы подвести товарища, не может быть и речи.

— Слушайте, Лора, — придвинувшись ближе и переходя на шепот, сказала Эрика, — я боялась говорить при ней, но теперь скажу. Я сделаю то, что вы просите. Меня тут ничто не удерживает. Я не хочу возвращаться в Америку. Я ненавижу такой спорт. Это убийство, грязь, деньги, махинации — все что хотите, только не то, что у нас привыкли называть спортом.

Двери распахнулись. На пороге стояла Мери Гарден, раскрасневшаяся, взволнованная.

— Когда я вышла, кто–то очень быстро скрылся за углом в коридоре, — сказала она, — нас подслушивали.

Лора побледнела, но тут же овладела собой.

— Не беда, — сказала она, — это теперь уже не так страшно.

Она взглянула на Эрику, словно напоминая ей про данное обещание. Девушка ответила ей горячим взглядом. Как хотелось ей скорее очутиться в Берлине и рассказать обо всем Тибору! Она найдет место, где поговорить с ним.

-— Мы никогда больше не будем говорить об этом, — сказала Лора, — для всех нас это далеко не безопасно. Но думать об этом будем всегда.