Николай Горбачев - Битва

Но министр вопросов не задавал, углубившись в изучение личного дела, пододвинув поближе папку, сложив руки на столе. Очки были спущены на кончик носа. Глаза, казалось, глубоко западали под бровями — такое впечатление усиливалось явно из-за смолистых, широких, нисколько не тронутых сединой бровей, и это было тем разительнее, что жесткие волосы, прямо зачесанные назад, изрядно поседели, на висках — вовсе белые, точно обметанные пушистым инеем.

Что ж, и для него, Кравцова, за эти годы утекло немало воды: посеребрились, припорошились виски, труднее стало справляться с прической — поредели черные, блестящие, будто просмоленные, волосы, росла лысина — прикрывать ее уже целая морока. На погонах прибавилось по звезде — генерал-лейтенант… А вот любви своей к сапогам-бутылкам с высокими подборами, какие больше к лицу военному человеку, не изменил, хотя всякие там «любители штанов» и подсмеивались, отпускали разные шуточки — он был выше упражнений подобного рода насмешников-несмышленышей.

Кравцову часто приходилось являться к министру с докладами, нередко подолгу задерживаться, принимать участие в решении сложных, зачастую острых и животрепещущих вопросов — они касались чрезвычайно важного, коренных проблем — сколько, что и как создавать? — и, значит, касались самой сути военной политики, а вернее, они сами, собственно, были уже той большой и кардинальной политикой, ее составляющими кирпичиками, и порой он ловил себя на тщеславной мысли, что стоит в центре великих событий. И не как пассивный наблюдатель — нет, нет, он влияет на них, он направляет их, он — как дирижер того оркестра, прекрасную игру которого вы слышите по радио, но не видите оркестра, а главное — дирижера, под управлением которого так пленительно и уверенно льется музыка… Чувство собственной силы и высокой значимости посещало его, Кравцова, чаще именно в такие минуты, в таких случаях, когда он видел перед собой людей-винтиков, вроде этого генерала из ГУКа, сидевшего напротив, всего спружиненного, как в стойке, со вздрагивающими на коленях сухими пальцами, — он подсмеивался в душе над такими людьми, смотрел на них свысока. Люди-исполнители, люди-винтики, люди-сошки… Переставляй, двигай, играй. Нынешнее же время — он был в этом уверен — других людей: энергичных, хватких, масштабно мыслящих. Да, масштабно. Человечество даже не заметило, как отошло от узких, ограниченных по признаку соседства взаимоотношений, какие существовали еще недавно, и вступило в пору всеземных связей. И тут, как думал Кравцов, не последнее слово сказали величайшие достижения современного оружия — стратегические ракеты, атомные головки. Что ж, за эти годы — стоит ему оглянуться назад — он был причастен ко всему этому, впрямую был связан с большой политикой, и та революция в военном деле, о которой теперь говорят мягче и скромнее, называя все происшедшее просто «коренными изменениями», не была для него сторонним делом: он ее активный участник и может, больше того, без излишней скромности сказать, что он один из ее вдохновителей, ее духовных отцов. И он видел в этом свое высшее назначение. Конечно, он никому об этом не скажет, не поведает и в минуту особого откровения, но по всему его виду, поступкам, приемам окружающие его люди должны чувствовать, должны об этом догадываться, должны видеть, к т о о н и и к т о о н!

Кстати, и вот в том, что сейчас происходит, что решается в кабинете министра, немало, как говорится, и его заслуг. Кто первый сказал об этом, сейчас уже не имеет значения, но вот в том, что он без устали, где говоря впрямую, а где вставляя лишь фразу, слово, но вовремя, к месту, о том, что теперь в мире в условиях противоборства глобальных ракет тот будет обладать силой, будет «на коне», кто первый поставит на стартовый стол антиракету, создаст противоракетную систему, вот в этом — шалишь! — заслуг его ни убавить, ни прибавить. Нет, у него еще есть порох в пороховницах! Он приложил руку и к тому, что там, далеко отсюда — у него на карте в кабинете это место обозначено лишь маленьким кружком, — затеяны грандиозные дела, продолжает жить новый полигон. Он сам возглавил рекогносцировочную группу, вылетал с ней на место. Шантарск… Место как место: до костей пронизывали бураны, непроглядными тучами взметывали в небо снег и пыль, но зато бескрайняя степь и для души кое-что есть — река…

А сейчас то, ради чего он сидит здесь, — уже пустяки: важно ли, кто станет начальником полигона! Сергеев? Впрочем, нынешнее время — время и большой политики, и большой дипломатии, надо бы тоже понимать. Полигон — одна из ячеек такой политики. А этот — политик, дипломат? Прямолинеен, открыт, уязвим…

При воспоминании о Сергееве неприятно, будто иглой, кольнуло самолюбие. Ишь, в амбицию ударился! Подсек по телефону, ничего не скажешь, выкручиваться пришлось. Ну да одно другому не мешает, а мнение есть мнение, и он его выскажет министру…

— Так что? Останавливаемся на этой кандидатуре? — Министр, отложив личное дело, приподнял тяжеловатую голову.

Кравцов взглянул спокойно в лицо маршалу.

— Может, поговорить с Сергеевым еще? Понимает ли все, на что идет?..

— Говорить! — Маршал вскинулся от стола, выпрямляясь в кресле. — Вы что же, не говорили?

— Час назад говорил. По-моему… не дипломат, товарищ маршал.

— Дипломатия — дипломатам, а мы военные люди! — мрачно проронил министр.

Кравцов подумал: что же, надо все сказать, подходящий момент, министр чуть помягчел, сбавил тон.

— Но полигон — дело государственное, товарищ маршал. Тут и политика, и дипломатия. С «Катунью», случалось, Сергеев перегибал палку…

Прикрыв веки, словно сделав знак, что ему это не интересно слушать, министр сказал как бы в раздумье:

— Боевой офицер в войну, теперь генерал… Слияние опыта войны с современной технической мыслью — что еще надо? — Вскинул веки, взглянул прямо, мимо Кравцова. — Кстати, что он все-таки ответил?

Какая-то внезапная неприятная теплота коснулась затылка Кравцова: упрямость министра он знал, это ничего доброго не предвещало, и Кравцов, испытывая волнение, посчитал уместным пустить в ход запасной вариант — он у него был готов.

— В общем… не хочет. Вернее, полагается на ваше решение, товарищ министр. Вам, мол, видней — справится или нет…

— Ну да ясно, — перебил с легким раздражением министр, и тяжеловатый из-под бровей взгляд его уставился на Кравцова. — Понимаю: допытывались, справится или нет… Правильно он вам ответил на бестактность. Сергеева немного знаю. В беспомощности, думаю, расписываться не станет. Так!

Белая кисть руки медленно взмахнула над столом.

Кравцов сдержал ворохнувшееся раздражение, сознавая, что проиграл, но и не хотел показать себя сломленным перед генералом-кадровиком, сохранял достоинство, напряженно лишь подумал о маршале: «Не с той ноги, что ли, встал?» Министр захлопнул папку личного дела, подвинул по столу в сторону генерала из ГУКа. Тот, весь скованный, сказал раздельно, с паузами: