Николай Горбачев - Битва

Теперь, когда все, казалось, встало на свои места, когда пришло осознание, подкрепленное анализом и логикой, что не погрешил, он даже остановился возле стола, точно в удивлении, еще как бы не веря явившемуся выводу, побарабанил рассеянно пальцами по столу, усмехнулся: «А он смешон и наивен с этой постоянной и навязчивой идеей государственных интересов, высоких материй, с поиском ответов: зачем, ради чего?.. Стареет! Потому что стареть — не значит утратить только физическую силу, не значит! Другой и в молодом возрасте безнадежно стар. Вот так! Навязчивость идей тоже признак…» Оборвал себя, не то чтобы испугавшись крамольных мыслей — просто не хотелось об этом дальше думать.

Автоматически присев к столу, еще находясь всеми помыслами, всем существом в том разговоре в кабинете министра — пусть и не было уже прежней взбудораженности, она улеглась, — думая о том, что все в их диалоге вышло аккуратно, Бородин, однако, почувствовал, как под сердцем слабо шевельнулось неосознанное беспокойство… Откуда оно?

Он отмахнулся, подумав: так, верно, ерунда какая-то; через минуту мысли его переключились на другое — вспомнил о Горанине. Вместе учились, правда, Горанин шел на курс раньше, дружба их не связывала ни в те студенческие годы, ни позднее, тем более что пути их после института сразу же и разошлись, не соприкасались потом даже в малом: Горанин получил назначение в Испытательную лабораторию реактивных двигателей, или просто в ЛИРД, а он, Бородин, на авиазавод — «толкать», как у них это называлось, практику. Там, в ЛИРДе, у Горанина что-то было в те ежовские времена, краем уха Бородин слышал, будто бы даже как-то связанное с Бутаковым Борисом Силычем.

С Борисом Силычем Бутаковым… Беспокойство опять шевельнулось у Бородина, и тотчас открылось: да Звягинцев же помянул его, помянул! «Глупость. Нонсенс, как сказал бы Борис Силыч Бутаков…»А почему его не было? Он же приглашался на совет? Почему не пришел? Заболел?..

Вопросы эти, неожиданно всплывшие, подогрели беспокойство, и Бородин наконец нажал рычажок селектора, услышав бойкий голосок секретарши, попросил навести справки — не болен ли Борис Силыч?

— Только так, поаккуратней, — добавил Бородин, понизив голос.

— Понимаю, Виктор Викторович, — с готовностью ответила секретарша.

А через три минуты — Бородину даже почудилось, будто минуло и того меньше, — она, явившись, доложила: нет, не болен Бутаков, у себя, в Академии наук. Поблагодарив секретаршу, Бородин с внезапной тоскливостью подумал: «Значит, неспроста не явился старый лис! А вот причина?..»

Он сидел в задумчивости, утратив реальное представление о времени — долго ли пробыл в таком состоянии, — и когда вновь увидел секретаршу, в первый момент даже не понял: уходила она после сообщения о Бутакове или же еще не успела? Он внутренне встрепенулся и лишь теперь понял: она от двери, прикрыв ее за собой, говорила предусмотрительно негромко:

— К вам Умнов Сергей Александрович…

— Умнов? — вырвалось у Бородина, но он тут же пригасил удивление.

— Не в себе какой-то, Виктор Викторович, расстроенный…

— Давайте! И… расстроенного.

Он сказал уже обычно, спокойно, даже с налетом иронии, и в те короткие секунды, пока секретарша вышла в приемную и вслед за тем в дверях появился Умнов, Бородин поморщился: не вовремя и не к месту этот приход. Припомнил, что именно он дал такое распоряжение канцелярии — послать «дипломатичную» телефонограмму: приедет — ладно, а нет — еще лучше. «Что ж, посмотрим, с чем ты приехал!..»

— А, прошу! Прошу, Сергей Александрович! — И встал и пошел навстречу, оглядывая с прищуром его загорелое, круто-чайного цвета, но хмурое, опалое, быть может от бессонницы, лицо, загар которого еще больше подчеркивала белая рубашка с неброским серым, под цвет костюма, галстуком. «Что ж, ничего не вижу и не знаю — ни вашего расстройства, ни настроения…» И Бородин с готовностью энергично сжал руку Умнова. — Значит, в Москве? С приездом!

— Первый раз так приезжаю… И вызов, и не вызов.

— Э, не в этом дело! — с видимой веселостью подхватил Бородин, полуобнимая Умнова и увлекая к креслам. — Не в формальности дело, приехал, и все тут.

Усадил в кресло у низенького столика, сел и сам, облокотившись на полированную гладь, склонившись, как бы в доверительности, в сторону Умнова, приветливо взглянул.

— А что, шантарский климат, вижу, на пользу! И загар, и здоровье… Не ошибаюсь?

— Не в здоровье, Виктор Викторович… — насупился Умнов, не принимая шутливого тона Бородина, и напряженный взгляд его под очками строго просверлил замминистра. — Скажите прямо о судьбе «Меркурия». Задерживаются поставки аппаратуры, игра идет какая-то, саботаж…

Выжидая, сознавая, что, выходит, кое-что Умнов уже знает и что сказать неправду — значит тотчас все обнаружить, потому надо обойтись спасительной полуправдой, Бородин, склонив голову, молчал, надеясь выиграть время и давая понять: положение у него сложное, и он в него поставлен именно вопросом Умнова. Наконец, как бы собравшись с духом, Бородин взглянул, лишь чуть повернув голову:

— Есть, Сергей Александрович, увы… — Он вздохнул и тут же взбодренно выпрямился. — Но… вы уж через край! «Игра, саботаж…»

Глядя в его лучившиеся, оживленные глаза и думая — надо все до конца выяснить, Умнов медленно, будто сам с собой, заговорил:

— Как же все происходит? Не пойму… Есть комплекс, мы накопили научно-технический потенциал, «Меркурий» доказал жизненность, научную обоснованность метода, заложенного в нем, и вдруг?.. Объясните!

Бородин спокойно выдержал его взгляд:

— Понимаю, даже разделяю, но… — Он чуть развел руками над гладью стола, повел седой головой неопределенно, и жест его был и убедительным и доверительным — Умнов даже устыдился, подумав, что разговаривал с ним жестко, неуважительно.

— Все же теряюсь, Виктор Викторович: где искать концы? В министерстве, у военных?.. Поведение генерала Бондарина яснее ясного… Он против!

Чувствуя заметно смягчившийся тон Умнова, Бородин покосился уже более откровенно: поверил, выходит?.. Тогда добавить, закрепить.

— Да, против. Но не только он… Есть и другие сторонники — растут, растут! — у проекта «Щит». Так что, как говорится, хотел бы обрадовать, но пока положение таково… Таково!

Потерянный, сникший, не глядя теперь на Бородина, сидел Умнов.

— Что же мне делать? — тихо и раздумчиво проговорил он. — Что делать? — повторил беспокойнее. — КБ, люди, задел аппаратуры на миллионные суммы…

«Ну вот, счастливая возможность!» — екнуло у Бородина, и он веселее усмехнулся:

— Ну, у нас не капитализм, банкротств, слава богу, не бывает, в долговую яму не сажают…

— Но отвечать-то надо перед народом, Виктор Викторович!