Николай Горбачев - Битва

Сергеев свободно, всем корпусом развернулся к столу, за которым стоял министр, сидели штатские и высокого ранга военачальники, ловил каждое слово, каждую интонацию в сдержанной негромкости голоса маршала и все воспринимал обостренно, ему чудилось не простое, не обыденное — праздничное…

Маршал еще недолго говорил о причинах, которые привели к такому положению, сказал, что кое-кто оказался в плену заманчивых, но неверных идей «Щита», а это, в свою очередь, затмило перспективу и значение «Меркурия»…

Сергеев чувствовал, как теплота захлестывала его, он подумал, что радость его открыта всем, она на виду: выходило неловко, но он ничего не мог с собой поделать, горячительно повторяя: «Вот говорил же — повернется, повернется!»

— Это, товарищи, первое: информация… И, пожалуй, не самое важное. Важнее — нам поручено выработать меры, реальные, эффективные и, как говорится, способные на скорую отдачу… «Меркурий» должен быть поставлен в крайне сжатые сроки.

Оживляясь, щурясь в доброй усмешке, маршал оглянулся на сидевших в одном с ним ряду — на Звягинцева, на зампредсовмина (теперь Сергеев его узнал — к нему вначале маршал и обратился по имени-отчеству), — сказал:

— Секрета большого не выдам. В ближайшее время по этому поводу ожидаются серьезные решения. Те, кого это касается, будут привлечены для выработки этих решений. А сейчас, думаю, так… Тут товарищ Умнов, главный конструктор «Меркурия», и начальник испытательного полигона генерал Сергеев. Попросим в предварительном порядке сначала вас, Сергей Александрович, — министр опять учтиво кивнул в сторону Умнова, — высказать замечания, пожелания, если есть, конечно… — Заметив, что Умнов сделал движение, чтобы встать, министр слегка заторопился: — Понятно, что вот сейчас, товарищи, сразу, что называется, с ходу, трудно предположить, что все уж и определим… Не рассчитываем на это. А с завтрашнего дня начнем планомерно вырабатывать такие меры… Пожалуйста, значит, предварительно.

— У меня нет, — сказал, поднявшись Умнов. — Вернее, нового ничего нет. В письме все было изложено подробно.

— Принимаем к сведению. Спасибо!

Сергеев испытал легкую смятенность, — вот сейчас его черед встать и говорить! — все же успел подумать: «Умнов тоже взволнован, растревожен, но выдержку, какую выдержку проявил! Для него же это поворотный момент… Для него только?! Нет, для всех. Для всего дела…»

Он не закончил мысль, услышав, как назвал его фамилию министр; тут же, поднимаясь привычно, по-военному, с места, Сергеев, все еще чувствуя, как бушевало в нем волнение, усилием заставил себя вникнуть в то, о чем просил министр: рассказать, пока в общих чертах, о возможностях расширения и ускорения полигонных работ по «Меркурию».

— Подробно, как уже сказал, еще попросим все расчеты, — добавил маршал.

Нет, не зря, выходит, Сергеев готовился: он действительно коротко, но логично и точно все доложил — чувствовал это по собственной собранности, по удовлетворенным кивкам зампредсовмина и Звягинцева.

Прямо и твердо сидел маршал за столом, лицо его, освещенное еще не угасшим добрым настроением, было мягким, и он, казалось, видел лишь Сергеева и в чуткой настороженности слушал, не желая пропустить ни одного слова.

Когда Сергеев кончил, министр, в прежнем добром состоянии вновь оглядев своих соседей по ряду, спросил, есть ли дополнения, советы. Звягинцев, улыбнувшись, качнул крупной головой:

— Известно, нет ничего проще, чем давать советы!

Выдержав паузу, взглянув с умной иронией, подтверждающей, что он разделяет точку зрения Звягинцева, зампредсовмина сказал, сгоняя с лица усталость:

— Будем считать сегодняшнюю встречу отправной точкой максимальной активизации работ по «Меркурию». А предложения ждем. Думаю, все? — И он взглянул на маршала.

— Последнее… Приятный акт!

Помощник, встречавший Сергеева с Умновым, вырос, будто до секунды точно знал, когда эти слова будут произнесены, подал министру кожаную папку для доклада. Раскрыв ее, министр встал, надел в невесомой тонкой оправе очки, оттого мало заметные на сухощавом лице, взглянул, чуть склонив голову, на Умнова.

— Да, приятный акт, — повторил он. — Сергею Александровичу Умнову за заслуги в создании оборонной техники постановлением Совета Министров присвоено звание «генерал-майор»… Вот выписка. Поздравляю!

За министром, вставая и обходя стол, пошли другие, обступили смешавшегося, отвечавшего на поздравления Умнова.

…Звягинцев подвозил их в ОКБ, шутил естественно, не наигранно. Когда свернули в глухой переулок, остановились у железных ворот, Звягинцев сказал:

— Все складывается к лучшему… Радуюсь!

— Полагаете, можно уже радоваться? — отозвался неуверенно Умнов.

— То есть?! — весь развернулся в удивлении на переднем сиденье Звягинцев.

— Когда обжегся на горячем, на холодное дуешь! Боюсь, еще найдутся силы и в министерстве, на этом не закончится… — проговорил Умнов.

— Бородин имеется в виду? Вчера подал заявление: «По собственному желанию…» Разошлись в понимании категории истинности и временности! — И посерьезнел, помрачнел: — Значит, не все, как говорится, верою, иное и мерою… Так? Ну да ладно! И Фомы неверующие возвращались в лоно! — И перешел на «ты»: — А завтра высвободи время на семнадцать часов… Официально чествовать будем. Идет?

Какое-то время Сергеев шел, рассеянно оглядывая каменистый, в крутолобых валунах, берег, спокойную до горизонта гладь воды, и на лице его блуждала добрая, светлая, смягчившая черты улыбка. Небо менялось: лимонная чистая желтизна на горизонте бледнела, выше оно уже замутнело, разбавленное молочной белесостью, и вода, отражая опрокинутое в нее небо, тоже теперь обретала дымный оттенок, казалось, тонкая пленка покрывала ее, размывая вдали черту горизонта.

Да, в десять часов в конференц-зале соберется на заседание государственная комиссия, будут заслушаны последние сообщения руководителей комплексов о готовности к испытанию; доложат и соседи — готовы ли к запуску баллистические ракеты, их после должны будут встретить антиракеты «Меркурия»; метеорологи обрисуют подробную картину атмосферной обстановки по трассе. Государственная комиссия примет решение — боевая работа, должно быть, начнется после обеда; все предварительные распоряжения, вплоть до оцепления, перекрытия дорог, Сергеев отдал…

По громкой связи объявили часовую готовность.

Командный пункт заливал яркий свет дневных ламп, веяло влажной приятной прохладой, и Янов, сидя за центральным пультом, нет-нет да и ловил себя на непрошеной мысли: неужели все это на многометровой глубине в толще земли? Неужели такое в Шантарске, а не в благодатной лесной тиши среднерусской полосы? Центральный пульт растянулся просторно, длинной скобой, отливает мягкой муаровой рябью, многочисленные табло поблескивают разноцветными стеклами — красными, зелеными, белыми; на вертикальной и горизонтальной панелях скобы — приборы, индикаторы, переключатели с темными эбонитовыми ручками, ряды тумблеров и разномастных кнопок — все объединено, сгруппировано по известным разумным принципам, и теперь он, Янов, окидывая взглядом панели, стремился постичь, что здесь к чему. На горизонтальной панели обособленной группой размещались коробки телефонов, динамики громкой связи, селекторное переговорное устройство с баянным многорядьем рычажков, кнопок и сигнальных глазков.