Николай Горбачев - Битва

Запомнился и день, когда они ехали с Яновым в ЗИМе, — пасмурный, подслеповатый день запоздалой весны, темнокорые голые кусты сирени на взгорье у Кремлевской стены, нераскрытые почки на тонких ветвях, как грубо навязанные узлы…

Он вновь это все увидел и вдруг больше заволновался, еще не зная в точности почему, подумал как бы автоматически: «Когда это было? И вот — государственные испытания…» И тут же в волнении опять остановился: «Все, выходит, повернулось круто? Повернулось. Но не сейчас, а раньше… Вот с того приглашения к новому министру обороны».

То, что министр обороны приглашал Сергеева и Умнова, в секрете не удержалось — расползлось по штабу. Хотя Сергеев сам сел за справку — суммировать и проанализировать данные, которые могли заинтересовать министра, — однако в те два дня многие штабные офицеры перебывали у него: он уточнял дотошно детали, не пропускал и мелочей. Позвонил в Москву, желая выяснить, что будет интересовать министра, однако ответ получил неожиданно короткий и лаконичный: «Приглашаетесь для беседы» — и не стал «обрывать телефоны», не стал искать окольных путей — он должен быть во всеоружии, обязан ответить на любой вопрос по делам полигона, «Меркурия». Люди тоже догадывались, что вызов этот неспроста, не для одной лишь беседы; даже Лидия Ксаверьевна вроде бы ни с того ни с сего утром в день отъезда сказала:

— Знаешь, Егор, сколько за эти годы разных вызовов было, а этот из головы не идет…

Он обнял ее:

— На лучшее надеюсь, Лидуша.

Сказал тогда правду: и он волновался, не зная еще, что и как будет, что его ждет, но в душе рассчитывал на лучшее, на перемены. Нет, он не мог бы сказать, что знал министра близко, что общался с ним непосредственно, но и знакомство их не ограничивалось только тем, что Сергеев видел маршала на портретах или на трибуне Мавзолея во время парадов, — министра он видел ближе и в деле в те годы, когда служил в Москве, видел на одних крупных учениях. Тогда маршал еще не был министром. Он руководил этими учениями. Сергеев же привлекался как посредник при штабе, присутствовал на всех летучках и там-то стал свидетелем спора — разногласия возникли у штабных руководителей при окончательном решении на десантирование людей и техники. Сыр-бор разгорелся из-за расчетной плотности десантирования: многие ее считали невыполнимой, опасной в условиях изменившейся погодной обстановки. Живо слушавший оппонентов маршал — прямой, высокий, — сидевший в складном металлическом кресле, наконец сказал:

— Спорим о плотности, опасности… Давайте послушаем командира десанта.

Молодой генерал, остролицый и голубоглазый, отстаивая расчеты, заявил, что даже есть небольшие резервы по плотности, но, конечно, нужна абсолютно четкая плановость и дисциплина десантирования.

— По иностранному опыту есть данные? — спросил маршал.

— Есть, товарищ маршал, они примерно такие же.

— Но вы сказали, что еще попридержали резерв по плотности, так?

— Да, небольшой.

— Тогда, думаю, будет правильным, — медленно произнес маршал, — плотность не уменьшить, а увеличить. Да, увеличить. За счет резерва. А уж плановость, дисциплина — ваша забота и обязанность, товарищи командиры. Мы не для забав сюда собрались: предельное выявление возможностей, поддержание всего прогрессивного — главная забота, так надо понимать.

Они оказались почти одновременно с Умновым возле подъезда. У высоких дубовых дверей с гнутыми изящными ручками, жарко горевшими начищенной бронзой, их встретил полковник, проводил в приемную и, предложив раздеться, занимал разговором, потом взглянул в угол, на часы, бесшумно отмахивавшие маятником, и пригласил в кабинет, сказав, что там уже есть товарищи.

— А министр будет ровно в десять, то есть через две минуты, — добавил он.

Как ни старался Сергеев сохранять спокойствие, которое требовалось к этому случаю, однако испытывал внутреннее беспокойство от предстоящей встречи с министром; непроизвольно, сами по себе, подступали вопросы — как все произойдет, какой будет встреча? Прошло ведь немалое время с тех учений, да и теперь он предстанет не просто перед маршалом — перед министром…

Сообщение полковника-порученца о том, что «там уже есть товарищи», вроде бы обрадовало Сергеева: хорошо, что они предстанут не вдвоем с Умновым — на людях веселей, — но отвечать, говорить перед многими куда сложней, тревожней, и Сергеев подсознательно покосился на Умнова: не заметил ли тот его состояния? Умнов же в ту самую минуту, уже сделав шага два к орехово-желтоватой, лаком сиявшей высокой двери, будто что-то передумал, обернулся к порученцу, глядя из-под очков, спросил:

— И что, говорите, много народу?

— Нет, не много.

Этих секунд, пока Умнов и полковник обменялись фразами, оказалось достаточно, чтобы Сергеев ощутил успокоение — словно снялось частичное напряжение. В эти самые секунды он успел увидеть и приемную; казалось, в прежнем беспокойстве он ничего не замечал, теперь же отметил: с тех пор как они были здесь с маршалом Яновым перед назначением Сергеева в Шантарск, обнаруживалась кое-какая перемена — было просторнее, часть мебели убрана, другая заменена современной, молочно-белая кожа обтягивала сиденья стульев…

Сергеев вспомнил слова порученца: «А министр будет ровно в десять, то есть через две минуты» — и подивился с каким-то тайным удовольствием: «За такой точностью — тоже характер! Цепочкой все связано с тем поведением на дощатой трибуне во время учений…»

И, словно угадав, о чем Сергеев думал, порученец уже обернулся к нему:

— Так что прошу, пожалуйста.

Сергеев с Умновым успели войти, поздороваться — тут было уже несколько военных, был и Бондарин, — когда впереди открылась дверь, сделанная заподлицо с деревянными панелями. С министром вошли Звягинцев, еще двое в штатском — крупные партийные руководители, как догадался Сергеев, — трое военных, тоже известные военачальники.

Когда расселись, министр весело и легко оглянулся на одного из штатских, чисто выбритого, чуть бледноватого, усталого, назвав его по имени-отчеству, сказал:

— Начнем, наверное?

Тот отозвался охотно:

— Конечно, конечно!

Ровно и спокойно, даже как бы сознательно приглушая голос, министр заговорил:

— Мы пригласили вас, товарищи, чтоб проинформировать о коренном, как мы считаем, вопросе нашей обороны, которым в последнее время занимался Центральный Комитет и правительство. Занимались и мы в Министерстве обороны. Поводом к тому послужило письмо главного конструктора системы «Меркурий» товарища Умнова Сергея Александровича. — Министр уважительно кивнул Умнову, сидевшему за столом впереди Сергеева. — А еще раньше были представлены записки члена-корреспондента Академии наук Бутакова, которого знаем хорошо, чьи заслуги ценим высоко, и маршала артиллерии Янова. Внимательное рассмотрение этих документов дает основание считать, что нам следует активизировать усилия, ускорить создание противоракетной системы. Требуется решительный и немедленный поворот, товарищи. При этом курс в создании такой системы должен быть взять на комплекс «Меркурий», как наиболее перспективный в техническом и военном отношении…