Владимир Фалеев - Дом моей судьбы

Он расслышал. Выбритое лицо его было напудрено, оно как-то зашевелилось, кожа натянулась. «Ты… Ксюша, любишь меня?»

Такой взгляд, каким он меня ощупывал, я замечала на директорских совещаниях, когда он собирал старост. Держал меня взглядом и ждал. Я колебалась. Боялась произнести «нет».

«Илья Борисович, я вас люблю как родного отца…»

Не отвела глаз. Какое-то время мы упирались зрачками.

«Да, да, конечно, понимаю, Ксюша, спасибо… — заторопился и отвернулся. — Тебе меня не понять… Во мне шевельнулось чувство впервые за столько лет… к кому… к девчонке…»

Веки будто покраснели, глаза повлажнели. Он был противен до крайности.

«Вы не подумайте, Илья Борисович, чего-нибудь», — испугалась я.

Он сделал шаг, чтобы уйти.

«Да, я люблю тебя тоже, как родную дочь».

Дверь распахнулась, влетел запыхавшийся Валерка, рот его был полуоткрыт: что-то сдавленно крикнул, хотел, наверное, восторженно заорать. Увидел директора и остолбенел.

«До свиданья». — Директор вышел из класса.

Валерка удивленно обошел меня, сел на парту.

«Извини, Валерик», — сказала я и покинула класс.

В спальне сидели Люба Найденова и Аня Царьградская. Набросились, почему у меня такой ненормальный вид? Не могла молчать. Оправдывала Илью Борисовича, ведь он произнес «дочь». Разве нельзя любить как дочь? У меня нет отца. Не помню свою мать. Нам, детдомовским, всем заменяли отца и мать Софрон Петрович и Марья Кирилловна Мастерских. За слово «дочь» цеплялась как утопающий за соломинку. Девочки возбужденно шептались. Очень плохо спала ночь. Устала, будто работала.

12 ноября.Валерка! Голубоглазый милый мальчишка, белесый пушок на верхней губе. Ситцевая рубашка на крепких плечах. Какой ты серьезный! Никогда тебя не видывала таким, как в эти дни. Эх, Валерочка, если бы я призналась тебе в своем разговоре с директором. Нет, я ему не дочь! Избегаю его. У меня к нему отвращение! Как вспомню влажные глаза, так по телу пробегают судороги. Стараюсь не выходить из спальной.

Читала «Лесные были и небылицы» Бианки. Еще недавно нравилось, а сейчас неинтересно. Ждала Валерика. Рассматривала за окном машины с кирпичом. Зазвенел звонок на самоподготовку… В читальном зале ребята нашего класса уже сидят, учат уроки. Моя голова не хочет ничего знать, размышляет о директоре и Валерике. Как-нибудь на уроке выкручусь. Для всех учебники — закон, а у меня болит душа. Юрка Мартемьянов встал передо мной, просит растолковать задачку. «Иди к Подкидышеву». Все-таки объяснила. Поднатаскалась с Валериком.

Валерка пришел в зал с Абдрахманом. Потолкался, хитро подмигнул Мартемьянову и ушел. Догадываюсь: курят. Без него скучно. Книга лежит, шевелит листками, как живая. Поглядываю на дверь, жду ребят.

Второй урок просидела так себе. Делала вид, будто читаю книгу. Валерка приблизился, спросил глазами: «Что случилось?» — и ушел. Последовала за ним в коридор. Он исчез.

Вечером он сзади подкрался в коридоре, закрыл мне глаза ладошками. Обрадовалась! Сели на подоконник, но разговор не клеился.

«Тебе директор признался в любви», — сказал ехидно.

Спрыгнула с подоконника.

«Кто тебе наврал?»

Разболтали Люба и Аня. Побежала в свою комнату. Ох, Любка-подлюка!

Она сидела у стола.

«Зачем меня продала за копейку?»

Люба заплакала, клялась, что ничего никому не рассказывала. Значит, трепачка Царьградская. Убью! Я кипела от злобы, а потом разрыдалась.

16 ноября.В кабинете директора совещание старост спален. Я староста, но не хочу его видеть. Совещание длилось три часа. Пришла в спальню Люба, я опять с ней поссорилась. Она снова плакала, а я отправилась рисовать стенгазету в красный уголок.

24 ноября.Опять совещание у директора. О санитарном состоянии комнат, о дисциплине и учебе. Я спряталась в своей спальне.

В классе нас рассадили: мальчиков с девочками. Объясняется тем, что девочки с девочками шушукаются, а мальчик с мальчиком шалят. Мне достался Валерка. Сразу договорилась с ним: домашнее задание по физике будет готовить он, а по алгебре — я.

В нашей комнате побывала новая воспитательница. Высокая, энергичная, красивая. Обнюхала все углы, заглянула в тумбочку. Похвалила нас за чистоту.

Валерка «накачал» Аню Царьградскую, чтобы держала язык за зубами. Она дала честное комсомольское.

Воспитательница мне:

«Знаю, парнишки курят. Вот ты, Ксеня, с кем сидишь за партой? С Подкидышевым? Ну так добейся, чтобы он бросил курить».

Я ничего ей не пообещала.

28 ноября.Четверг. Ночью в окно из глубокой синевы на меня смотрела звездочка. Мерцала, не давала уснуть. Изредка набегало облачко, но звездочка опять прорезалась сквозь пленку облака. Я чувствовала, что за звездочкой опять же бездна и пустота, хотя там, дальше, есть еще одна звезда, но за ней снова пустота… Мне сделалось жутко. Что такое пустота? Отвернулась к стене, закрылась одеялом с головой. Вспомнила портрет Юрия Гагарина. Как же он летал в космос? Бездна… Вокруг бездна. Неужели нигде нет конца и живых людей? Что же такое пустота?

Утром выглянула в окошко. Солнце сверкает на снегу, озаряет поле, небо ярко-голубое и не пустое. Занялась уборкой комнаты. Села за дневник. Тут дверь заскрипела и вошла техничка:

«Тебя вызывает директор».

«Опять какая-то панихида». Сердце мое застучало сильнее. С беспокойством пошла в кабинет. Директор сидел за столом, кудрявая голова склонилась над листом бумаги: он что-то писал. Поздоровались. Вскинул голову, отложил авторучку, минуту молчал.

«Прости, Ксения. Вынужден поговорить. Ты ведь хочешь этого?» — тон вежливо-покровительственный.

Молчу.

«Избегаешь меня, не бываешь на совещаниях, — медленно выбрался из-за стола, навалился задом на стол, почти сел. — У меня отцовские чувства борются с нежностью к тебе. Я обязан быть с тобой строг. Весной ты закончишь семилетку, тебе бы поступить в восьмой класс… Наша школа-интернат держать не может…»

Говорил долго, нудно. Ненавидела его и боялась. В голове одно: «Когда меня освободите?»

Он сделал два шага в мою сторону. Я резко отскочила.

«Не подходите, Илья Борисович!»

На лице его изобразилось удивление, клоунская гримаса.

«Я все-таки директор».

Голос елейный, переливался оттенками доброты и строгости, хитрости и нравоучения. Еще одна попытка приблизиться ко мне вызвала во мне отчаяние.

«Я убегу!»

На мое счастье, в кабинет вошла воспитательница Галина Викторовна. Она затормозила у дверей, я ей мешала что-то спросить. Воспользовавшись их переговорами, я попросила разрешения уйти. Закрылась в своей комнате.

Хочется в детдом, к Софрону Петровичу, Марье Кирилловне. Как-то поживает в Лесном моя подруга Гуля Булатова. Написала ей письмо. Люба Найденова, увидев меня одну в комнате, спросила, не заболела ли я. «Нет, не заболела». Оделась и отправилась гулять на улицу. Мало-помалу успокоилась.