Игорь Неверов - Антарктика

— Проходи! Сейчас чай будем пить!

Когда через несколько минут Андрей с чашками в руках появился в комнате, Нина, настороженно и просяще улыбаясь, стояла у его старого круглого стола, на котором никелево сиял электрический самовар. Сначала он ничего не понял. Но когда Нина выдыхнула: «Во-от… Это вам», — чашки в руках Андрея жалобно звякнули, подпрыгнув на блюдцах, и он чуть не швырнул их на стол.

— Ну зачем ты все испортила?

Дрогнули губы Нины. Она умоляюще прижала ладони к груди.

— Да не серчайте вы так! Отец ведь наказал. Деньги прислал телеграфом и наказал.

— Темный у тебя отец!

— И не темный вовсе! Охотник он. За этот год одних соболей взял дюжину.

Андрей метался по комнате: «И обидеть не хочется, и… черт, знает, что получается!» — Он рванулся к стенному шкафу, торопливо раскидал рубашки и обернулся к Нине уже успокоенно улыбающийся, с небольшим транзистором в руках.

— Тогда уж так! Чтоб и у тебя память обо мне была.

— Она и так навек будет.

— Помолчи! — Андрей быстро крутил шкалу настройки. В заполнившуюся предвечерними сумерками комнату врывались, тут же исчезая, хрипловатые обрывки музыки и разноязыкой речи. — Батарейку заменишь — и порядок. Держи! — Андрей протянул приемничек Нине.

Она несмело взяла, осторожно, одной рукой обтягивая подол платья, опустилась на стул. Только теперь Андрей заметил, что платье сильно укорочено. Видимо, совсем недавно и торопливо отхватила Нина ножницами подол, еще недавно надежно прикрывавший округлые белые колени больших крепких ног. Пряча улыбку, Андрей отвернулся.

— Та-ак!.. Ну что ж… Самовар так самовар. — Он поднялся, хлопнув руками, легко подхватил самовар, понес в кухню.

Когда Андрей возвратился, Нина торопливо отошла от портрета, висевшего на стене, помогла расставить на столе чашки.

— Кто это вас так изуродовал?

Андрей не сразу ответил. Нарезал зачерствевшую булку.

— Почему изуродовал?

— Да уже не знаю… Разве дружеский шарж такой?

— Пей, пока горячий!

Нина послушно пригубила.

— Это нарисовал, — Андрей кивнул на портрет, — один мальчишка. Мой больной… Он ни разу меня не видел. Только трогал руками. Трогал-трогал, и вот…

Дрогнула чашка в руках Нины.

— Вы… вылечили его?

— Нет. — Андрей, долил себе чаю.

Нина посмотрела на Андрея с тревогой.

— Спрятали бы! Тяжело, небось.

— Пусть висит! Чтоб не слишком радоваться, когда удача. Вот как с тобой.

— Я — удача?

— Конечно.

Нина хотела поставить чашку на стол, да уронила.

— Ой!..

— Это к счастью!

— Дак не разбилось!

Они одновременно нагнулись, и совсем близко оказались их лица… Медленно выпрямились. Отвели друг от друга глаза.

— Значит, удача… Хорошо-то как…

Она выпрямилась, закинула руки за голову, счастливо улыбаясь, подошла к распахнутому окну.

Звенела за окном гитара. Зажигались звезды.

— Красивое у вас небо. Густое! — Нина смотрела в окно. — И звезды большие.

— Хочешь, пойдем с тобой…

— Нет! — почти крикнула Нина. Она медленно поднялась и отчаянно, словно в омут, бросилась к Андрею, прильнула к нему, обхватила шею сильными белыми руками.

Андрей осторожно гладил ее плечи, чувствуя, как невольно напрягаются и чуть дрожат его руки.

Резко зазвонил телефон, и это стряхнуло с обоих оцепенение.

Ослабли руки Нины, отпустили Андрея.

— Не поднимай, — сказал Андрей и отошел к подоконнику.

Гитары внизу уже не было. Никого не было. Ворчливо бродил ветер в темной кроне каштана.

И разрывался телефон… Нина смотрела на него почти с ненавистью. И под ее взглядом он захлебнулся и замолчал.

Андрей пружинисто оттолкнулся от подоконника, прошелся по комнате и включил свет.

Нина прикрыла ладонью глаза.

Сел Андрей на диван, закурил, зачем-то сказал:

— А ведь я в прошлом году чуть было не махнул к вам, в Сибирь.

Нина вскинула разгорающиеся надеждой глаза.

— А может… Не улетите завтра?

— Нет, Нина. Надо лететь. И давай-ка я тебя провожу!

Нина негромко вздохнула.

Но Андрей смотрел на нее уже спокойно и ясно, как и подобает смотреть удачливому врачу на исцеленную пациентку.

Выспаться в самолете, на что так надеялся поднявшийся до зари Андрей, не удалось. То ли зачаровала снежная, облитая близким солнцем равнина облаков под крылом, то ли мешало волнение, — почти весь полет проигрывалась и проигрывалась в уме предстоящая встреча с Дыгановым: искались нужные убедительные слова, даже манера держаться — «главное, понравиться старику!» — сон не приходил. Это раздражало. Андрей боялся прилететь в Москву расслабленным, не готовым к немедленным и решительным действиям. Тем не менее, когда огромное колесо, — Андрей сидел рядом с иллюминатором, чуть впереди стреловидного крыла, — пружинисто ударив по бетонке, бешено закрутилось, отбрасывая назад снопы золотистых. искр и сизоватый конус пыли, Андрей почувствовал такой прилив подогретых нетерпением сил, что сразу поверил — и первый столичный день принесет удачу!

Переполненный этим завидным предчувствием, он решил звонить сразу из аэропортовского автомата.

Разговор по телефону вроде бы должен был насторожить Андрея, поубавить решимости разыскать Дыганова сразу, вот так вот, чтоб из аэропорта да к нему на прием. На том конце провода долго и терпеливо расспрашивали— кто, откуда, по какому вопросу, — не спеша ответить по существу. Только вовремя упомянутое Андреем имя Светловой внесло в разговор некоторый желанный перелом. После затянувшегося молчания, неразборчивых переговоров с кем-то ответили: «Станислав Нилыч сейчас на торжественном заседании, и неизвестно, будет ли сегодня в институте».

— Где идет заседание?

Трубку на этот раз повесили. Но тут сработала память. Вчера, уже засыпая, слышал Андрей в «Последних известиях» сообщение о круглом юбилее известного института, подарившего стране целую плеяду знаменитых ученых.

Стремительный промельк за окнами такси по-весеннему зелёного подмосковного леса и не менее стремительные щелчки счетчика, быстро перевалившего за три рубля (Степан знал, что делал, когда всучал деньги!), калейдоскоп столичных улиц с бесчисленными и, как назло, вспыхивающими только красным светофорами, и шофер лихо затормозил у роскошного подъезда института-юбиляра.

Когда Андрей деловито и торопливо пересек празднично убранный вестибюль, взлетел вверх по мраморной лестнице и толкнул высокую массивную дверь актового зала, мощным крещендо прогремел и затих под сводами последний аккорд оркестра.

Люди, гремя откидными сиденьями, стали торопливо растекаться к многочисленным выходам… Андрей рванулся вперед, к быстро пустевшей сцене.

Некоторое время он еще видел Дыганова за кумачовым углом президиума. И вдруг Дыганов исчез. Андрей негромко вскрикнул. Человек, с которым Дыганов только что разговаривал, все еще топтался у края стола, а сам Дыганов как сквозь сцену провалился!