Вильям Гиллер - Тихий тиран

— А почему вы назвали свою внучку — она ведь вам внучка, — вдруг спросил Слава, — сироткой?

— Отец умер, а мать… Чем иметь такую, лучше вовсе не иметь, — сурово ответила старушка, — бросила Ниночку, когда ей было пять лет… Да и померла она тоже.

Слава подумал, что старушка чем-то напоминает его покойную бабушку — Августу Павловну. Вспомнил, как пришел к ней в тот день, когда твердо решил уйти из экономического института, в котором учился, и поступить в медицинский.

Августа Павловна сидела на диване, скрестив руки на груди. Она видела, что внук хочет чем-то с ней поделиться, что-то выложить, но не расспрашивала. Она вообще никогда ни о чем не расспрашивала, пока он сам не начинал разговор.

Долгую, сбивчивую обвинительную речь внука она слушала молча, не прерывая, только маленькие сморщенные пальцы скрещенных рук сначала медленно, потом все быстрее постукивали по локтям да на лбу резче, чем обычно, проступили морщины.

— Что хочешь сменить институт, одобряю. Давно думала, что ты так и сделаешь, — сказала, не глядя на внука, Августа Павловна. — Но об отце лишнего не говори… Потом корить себя будешь.

— Так почему не подтолкнула меня? Я же год потерял!

— Вот, вот! Отец посоветовал — нехорошо. Я смолчала — тоже нехорошо! Нет, милый внучек, человек должен сам решения принимать и сам за них отвечать. И не строй из себя жертву отцовского деспотизма. Никакая ты не жертва! Сам виноват! Не плетьми тебя в экономический гнали. Да, может, и прав отец-то? Медицина нравится тебе по семейной традиции, но в ней ли твое призвание?.. Подумай. Ох, подумай, Славик!

Славе было стыдно: из взрослого, принявшего важное решение человека он вдруг опять превратился в беспомощного, избалованного мальчишку — профессорского сынка…

— Вот, бабуля, ваш институт… — сказал шофер.

Машина остановилась перед воротами, за которыми беспорядочно громоздились корпуса института. В одном из них сейчас был отец Славы.

Три года не видел его Слава, три года гасил неприязненное отчуждение, три года хотел простить и не прощал. Внезапно захотелось выскочить из машины, побежать по утоптанным снежным дорожкам, распахнуть массивные двери, взлететь на третий этаж, открыть дверь в кабинет и крикнуть:

— Отец! Это я!.. Здравствуй же!

А вдруг он встанет в позу и молча покажет на дверь?

Слава вяло усмехнулся и дотронулся до плеча старушки, которая тщательно отсчитывала мелочь:

— Передайте привет вашей внучке, бабушка.

— А вы что же, не выходите? — удивилась старушка.

— Я потом, — улыбнулся Слава, — мне еще одно дельце нужно провернуть, грамм двести принять для храбрости.

— Уж не на операцию ли собираетесь ложиться? — подозрительно взглянула на Славу старушка.

— А что, бабушка, все может быть… Как фамилия вашей внучки, если не секрет?

— Боярышникова, — ответила старушка, придержав дверцу машины.

— Я запомню, — сказал Слава. — Как поправится, женюсь.

— Эх ты, ирод царя небесного… Нашел время шутить!

Старушка, семеня, заспешила к первому корпусу, прямо к вывеске «Приемное отделение» и, перекрестившись, нырнула в дверь.

— Поехали, шеф, — сказал Слава.

— Куда?

— В баню, шеф.

Таксист хмыкнул, промолчал и медленно развернул машину.

Прижавшись к груди сына, Анна Ивановна молча плакала. Рядом со Славой она казалась еще меньше, чем была на самом деле. Тело ее содрогалось, губы беззвучно шевелились, и по их движениям можно было догадаться, что она произносит: «Славик!.. Сыночек мой… Славочка…»

Он почувствовал, что вот-вот сам расплачется, и бережно гладил сильно поседевшую голову Анны Ивановны.

— Не надо, мама, не надо… Ну что ты, будто я с того света вернулся! Пойдем домой, пойдем…

Когда наконец они вошли в квартиру, Анна Ивановна, точно опомнившись, заулыбалась, засуетилась, захлопотала, смешно всплескивая руками:

— Что же это я? Ты же, наверное, хочешь есть? Нет… Есть будем потом, тебе немедленно нужно принять ванну… Сейчас, сейчас… Я достала чудесный хвойный экстракт.

— Не стоит, мама, я только что из бани.

— Из какой бани? — Анна Ивановна испуганно уставилась на сына.

— Из обыкновенной, — улыбнулся Слава. — Мамочка, милая моя мамочка, там, где я жил, не было ванны. Я привык к бане. И ты знаешь, это совсем неплохо.

— Ну, а есть-то ты будешь?.. Или привык к забегаловкам?

— Если только самую малость…

Она вздохнула и поспешно сказала:

— Просто перекусишь, а когда придет папа, сядем ужинать.

— Кстати, когда он придет? — спросил Слава.

Анна Ивановна снова вздохнула и опустила голову.

— Тогда будем ждать. — Слава решительно открыл дверь в кабинет отца.

Ему вдруг показалось, что он никогда прежде не бывал здесь, не видел этих книг, сомкнутыми рядами стоявших на полках, этих картин — только подлинники, — густо облепивших стены, статуэток, антикварного торшера, почерневшей от времени бронзы.

На столе, как всегда, ничего лишнего. И лишь пухлая рукопись, небрежно брошенная на зеленое сукно, вносила некоторую дисгармонию в этот многолетний порядок. «Чья-то диссертация… Папаша, по обыкновению, в трудах! — подумал Слава. — Интересно, изменился ли старик внешне?»

Он поймал себя на том, что ждет отца с нетерпением, одновременно боясь этой встречи. С матерью они встретились, в общем-то, так, как он и предполагал. Мать всегда мать. А вот как получится с отцом?..

Слава сел в любимое кресло-качалку Сергея Сергеевича и почувствовал, что нестерпимо хочется спать. Он здорово-таки устал, что там ни говори о сервисе и прочем, а пролететь десять тысяч километров — испытание серьезное. А потом еще эта баня, две кружки пива…

Когда Анна Ивановна вошла в кабинет, Слава безмятежно спал. Она села рядом и долго смотрела на него. Заметила сеточку морщин у глаз, рано пробивающуюся седину в густых (совсем как у отца!) волосах. И внезапно со страхом подумала, что не узнает в этом бородатом человеке, сладко посапывающем в кресле, своего сына. От прежнего Славы остались, пожалуй, только ресницы, густые, длинные, загибающиеся. А заострившийся нос, толстые пальцы с остриженными под корень ногтями… Все это принадлежало другому человеку, которого она не знала.

Она печально покачала головой, выключила свет и на цыпочках вышла из комнаты.

Сергей Сергеевич пришел в десятом часу вечера. От него пахло морозом и коньяком. Пока он раздевался, Анна Ивановна не решалась сказать о приезде сына. Сергей Сергеевич не обратил внимания на ватник Славы, тем более что на вешалке было много другой одежды. Он прошел в свой кабинет и споткнулся в темноте о Славин рюкзак.

Он не удивился, увидев спавшего в кресле Славу. К этой встрече Кулагин готовил себя долго и тщательно, с самого того дня, когда пришла телеграмма.