Вильям Гиллер - Тихий тиран

— Зачем вы пришли ко мне? — спокойно спросила Ксения Андреевна. — Если не верите врачу, от лечения будет мало проку.

— К кому же мне идти? Я к вам приписан.

— Не ко мне, а к моему участку.

— Какая разница? Не могу же я постоянно обогащать частный сектор… Хотя и сам, некоторым образом, практикую…

Гаранина с любопытством взглянула на него и подумала: «Ну прямо из рассказа Чехова… Ему бы еще зонтик и калоши…»

— С завтрашнего дня — ив течение всего срока, указанного здесь, — Ксения Андреевна ткнула пальцем в листок, — будете являться в процедурную. Потом покажетесь мне. Договорились?

Орлов уже на пороге обернулся:

— Ладно, доктор, договорились. Но я все же попробую еще… самовнушение. Спасибо и до свидания.

— Попробуйте. Но не очень напрягайтесь. Нервы у вас тоже поистрепались, товарищ телепат…

Люди шли и шли, возникая в дверях кабинета, все — со своими болями и надеждами, с хрипами в легких, с запущенным надсадным кашлем, с опухолями, воспалениями и просто слишком мнительные.

Ксения Андреевна устало вздохнула. За сегодняшний день она приняла уже тридцать человек: в городе вспыхнула эпидемия гриппа.

В кабинет вернулась Люда. Положила на стол рентгеновские снимки и новые истории болезней. Много, штук пятнадцать.

Ксения Андреевна взглянула на эту кипу и вдруг почувствовала, что теряет сознание. Последнее, что запомнилось, было испуганное лицо Люды, склонившееся над нею, ее выпученные глаза и беззвучно кричащий круглый рот…

…В висках неутомимо стучали какие-то молоточки. Ксения Андреевна открыла глаза и тут же зажмурилась, ощутив сильную резь.

Комнату заливал солнечный свет.

— Шторы, — слабым голосом сказала она, — задерни их…

Игашов вскочил со стула и проворно побежал к окну, стуча шлепанцами по паркету.

— Наконец-то, — воскликнул он, возвращаясь к постели, — как ты напугала всех!

— Что со мной? — спросила Ксения.

— Ничего, ничего страшного!..

— И все-таки? Я врач, со мной можно быть откровенным.

— Мне не сказали толком, — растерялся Валерий, — во всяком случае, переутомление, нервное расстройство. И знаешь ли… врачи предполагают…

— Не надо… Я знаю сама. Они правильно предполагают… Поцелуй же меня.

Он осторожно прикоснулся губами к ее щеке. Растерянно помолчал.

— Значит… Переутомление? Только и всего?

— Только и всего… Можешь радоваться. Сколько времени я была без сознания?

— Всего минут десять… — тихо ответил Валерий. — Но тебе сразу сделали уколы — и ты уснула. А потом я привез тебя домой, сонную.

— О-о!.. Не очень-то прилично с моей стороны… А какой дурак ввел снотворное?.. Кто-нибудь из практикантов, наверное?

— Как ты можешь еще шутить? — разволновался Валерий. — Тебе спать надо… Целую неделю. Как только тебе станет лучше, мы немедленно уедем в санаторий. У себя на работе я обо всем договорился. А когда вернемся обратно… — он замялся.

— Что же будет, когда мы вернемся обратно? — равнодушно спросила Ксения. Ее подташнивало, во рту была горечь.

— Ксения, ты должна сменить работу. Обморок — это первая ласточка. Я боюсь за тебя…

— Оставим этот разговор! — попросила она. — И не суетись.

— Хорошо. — Он встал и скрестил руки на груди, грозный и… смешной. Ксения невольно улыбнулась, глядя на него. — Я тебе скажу все… У тебя истощение нервной системы, как это… дистония.

— Подумаешь, — отмахнулась она, — у тысяч людей такой диагноз, а они преспокойно работают. И живут… И рожают даже!

— У тебя плохой анализ крови. Мне сказали!.. Тебе нужен длительный перерыв в работе.

— Ты хочешь, чтобы я стала домохозяйкой?

— Пусть так… Но пойми, Ксения, речь идет о твоем здоровье. Сначала — перерыв, а потом поискать что-нибудь поспокойнее.

Она вдруг негромко рассмеялась.

— Ты помнишь, на ноябрьском вечере я разговаривала с Крупиной?

— Ну?

— Ты тогда еще обиделся, что я не сказала, о чем мы с ней шептались…

— Разумеется, помню. Ну и что?

— Крупина предложила мне перейти работать к ним… И Кулагин, кажется, не против. Крупина ему сказала обо мне… Словом, он не возражает. Может, согласиться?

— И ты еще спрашиваешь?.. Немедленно соглашайся!

Он заметался по комнате, выстукивая шлепанцами пулеметные очереди по паркету.

— Это же замечательно! В конце концов, ты не молоденькая девушка, чтобы бегать по этажам, выслушивать обывательский вздор в квартирах, нервничать во время приема… Ну, разве я не прав?

— Возможно, — тихо ответила Ксения. — А куда прикажешь деть восемнадцать лет жизни? Тебе это трудно понять и представить… Однако я устала. Ты такой шумный! Психованный!.. Это у тебя дистония, а не у меня.

Валерий поцеловал ее и на цыпочках вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Ксения проводила его взглядом. Потом долго лежала на спине, смотрела на тяжелую хрустальную люстру, низко свисавшую с потолка. Люстра была дорогая и какая-то бестолковая — вкусы у ее предшественницы Полины были странные, — но Гаранина вообще-то думала о другом: «Смешно… Но что было, то было: впервые в жизни ты грохнулась в обморок, как актриса на сцене… Зачем сказала Валерию о Кулагине? Теперь он будет приставать, настаивать… Легко сказать — уходи».

Тысячи больных она вылечила, вернула в строй за эти годы… Конечно, бывали и неприятные, а порой невыносимо тяжелые минуты, но они-то забываются, а светлые, радостные магнитом притягивает память и цепко держит, пока жив человек. И что же — взять и всему изменить? А если ее дело — лечить, каждый день лечить, каждый день принимать заболевших людей, приходить к ним на дом, выписывать лекарства, назначать процедуры?..

Ксения откинула одеяло, встала, подошла к письменному столу. Увидела свой раскрытый дневник, удивилась, что забыла убрать его накануне… А может, Валерий читал?..

С каким-то странным нетерпением Ксения начала листать страницы: читала и удивлялась, словно и не она вовсе писала эти строчки. Иногда находила грамматические ошибки, машинально исправляла их и продолжала читать дальше, держа в руке карандаш. И внезапно самолюбиво подумала, что все-таки сделала много хорошего людям.

«…У Евстигнеева застала дома нотариуса. Пишет завещание. Две недели назад был премирован путевкой в санаторий на Южный берег Крыма. Пришел за санаторно-курортной картой в заводскую медсанчасть, а молодой врач безапелляционно заявил:

— У вас, товарищ Евстигнеев, грудная жаба, поэтому вам незачем ехать в санаторий.

Спрашивает меня:

— Что же это такое, Ксения Андреевна? Откуда она у меня взялась, эта проклятая жаба?..

— Вы только не нервничайте, Александр Кузьмич, — говорю.

— Как же не нервничать, когда родственнички понаехали, засуетились… Вдруг все такие чуткие стали…