Вильям Гиллер - Пока дышу...

— Пока у меня видит хоть один глаз, есть голова и целы руки-ноги, я остаюсь, — тихо проговорила она. — И, пожалуйста, не будем больше спорить.

Конечно, кроме всего прочего, в ту пору оба они были еще очень молоды, обоим казалось, что время только лечит, оба думали: но почему обязательно должно случиться худшее? Ведь бывают же случаи!..

Случаи действительно бывали.

Он ходил взад-вперед по доскам, издававшим гавкающие звуки.

— Но учтите, — сказал он, — в ночную смену я вам просто запрещаю выходить.

— Что ж, — сказала она с явным облегчением. — Против этого я не возражаю. Тогда, с вашего разрешения, через недельку я начну работать. Надо же постепенно привыкать!

Она говорила так, словно речь шла вовсе не о том, что ей неизбежно предстоит вылущивание раненого глаза. Она просто хотела уже привыкать работать с одним глазом. Уже одно это для хирурга трудно до чрезвычайности, а ведь, кроме того, она должна была страдать от изнурительных болей.

— Вы смелая женщина, Эльвира Джамбраиловна, — сказал тогда Архипов, а в его устах это было высшей похвалой.

Вскоре Эльвира, прикрыв левый глаз черной повязкой, появилась в операционной. С первых шагов она поняла, что за ее спиной незримо присутствует Архипов. Он распорядился, чтобы ей ассистировал опытный врач Варганов, а инструмент подавала старшая сестра Гераскина, а не молоденькая Верочка Авдеева.

Самым трудным было преодолеть первый день. Потом она стала чувствовать себя уверенней. Все же у нее тоже был опыт трех лет войны, через ее руки прошли тысячи тяжелораненых, и сотни из них были обязаны ей жизнью.

И вот теперь она слепа.

Это была самая трудная встреча. Борису Васильевичу пришлось употребить всю свою выдержку, все мужество врача и фронтовика. Его терзали запоздалые сомнения: а может быть, он все-таки обязан был тогда думать не о госпитале, а о ней и только о ней?

Это были не просто мысли. Это была какая-то буря ощущений. А между тем бывшие друзья оживленно беседовали, разбившись на группки, смеялись, вспоминали минувшие дни…

Эльвира получала пенсию. Брайлем она начала интересоваться задолго до того, как он ей вплотную пригодился, и потому овладела им неплохо, много читала, и книги стали ее истинной страстью. И очень полюбила музыку. Слух у нее за эти годы, естественно, стал более обостренным, — вот ведь почти всех, кто к ней подходит, мигом узнает по голосу.

Корабельников записал ее телефон, сказал, что завтра же позвонит, потому что у него к ней дело. Архипов хотел спросить, есть ли у нее семья, дети, но не решился. Она попрощалась и ушла раньше всех. Борис Васильевич думал проводить ее, но она сказала:

— Спасибо, я всюду хожу одна, уже привыкла…

И он не решился настаивать.

Потом всех пригласили в ту самую аудиторию, где когда-то им прочли первую, а затем последнюю лекцию.

Ганна Голоденко — бессменный парторг курса — предложила почтить память погибших на фронте товарищей и тех, кто умер в последние годы.

Борис Васильевич сидел, глубоко задумавшись. «Все-таки прожили мы все по полвека, а это не так уж мало: не полжизни, конечно, больше, а насколько больше — кто это знает? И кто знает, крутой или пологий спуск ждет человека?»

Когда называли имена тех, кто умер в последние годы, зал напряженно молчал. Да, снаряды падают все ближе и ближе. Кто же следующий? И не бессмыслица ли то, что жизнь вечна, а человек смертен?!

«Бедная Леночка! Ей предстоит меня хоронить, — неожиданно подумал Архипов. — Первое время, конечно, будет плакать, вспоминать, а потом жизнь со всеми заботами и радостями заставит ее забыть меня, как, впрочем, и я забыл своего отца. Да, забыл! Только портрет на стене время от времени о нем напоминает. А иной раз и по портрету скользнешь сторонним взглядом…»

Борис Васильевич машинально взглянул на стену, где висел лист ватмана. Крупным шрифтом на нем было написано: «Кого дал наш курс». И далее шла простая, без комментариев, справка: 1 Герой Советского Союза, 12 профессоров, 16 докторов наук, 67 кандидатов наук, 1 лауреат Ленинской премии, 42 хирурга, 109 терапевтов, 4 физиолога, 11 рентгенологов, 2 ректора институтов.

В общем-то Архипов все это примерно знал, но, собранные воедино, эти сведения показались ему внушительными. И приятно было, что в числе двенадцати профессоров был и он. То есть не был, а есть! И более того, будет даже тогда, когда перестанет существовать.

Мысль эта была утешительной, нужной. Борис Васильевич оперся на нее с благодарностью, как на вовремя поданный костылик, и почувствовал себя веселее.

Он с удовольствием покосился на Золотую Звезду того самого одного Героя Советского Союза, который сейчас сидел рядом с ним. Молодец Степан! Крепкий и осанку сохранил дай бог каждому. А костюмчик-то на нем какой интересный, мохнатенький, не наш небось. Борис Васильевич таких еще не видел.

Он проследил за взглядом Корабельникова и заметил, что тот тоже смотрит на ватман с таблицей.

— К двадцатипятилетию Победы будем людей к наградам представлять, — сказал на ухо Архипову Корабельников. — Надо Эльвиру представить к Герою, ей-богу, заслужила. Как думаешь?

— А кто ты, собственно, есть? — весело насторожился Борис Васильевич. Очень уж по-хозяйски прозвучало у Степана «будем представлять».

— А я, собственно, у министра в замах.

— Врешь! — не поверил Архипов. Слова «министр» и «Степка Корабельников» никак не увязывались в его воображении.

— Чего врать? Соврать бы и поинтереснее можно.

— Тогда представляй, — серьезно сказал Борис Васильевич. — Эльвиру надо. И сколько же у нас такого народа, который по заслугам не оценен!

Потом был ужин, довольно приличный. Они так и сидели крепкой компанией: Архипов, Степан и Чернышев. Борис Васильевич выпил, маленько захмелел. Ему стало тепло, хорошо, неприятные мысли о бренности земного существования сейчас казались смешными.

— Степан! — обратился он к старому другу. — Раз уж ты без малого министр, нужен мне для клиники аппарат… Помоги, а?

— К черту! К черту! — замахал на него рукой Корабельников. — И слушать не хочу! Ты лучше водку пей. Я тебя знаю: ты сейчас для своей клиники мраморные кариатиды хлопотать станешь.

— Нет, мне кариатиды ни к чему, — вяло возразил Архипов, но на всякий случай добавил: — Бюрократ ты, Степа, вот что я тебе скажу.

— Ну-ну, валяй дальше! — шутливо отбился Степан, но как раз в этот момент к ним подошел опоздавший на встречу Приходько, член-корреспондент Академии наук. Его Архипов встречал на разных ученых сборищах, а потому и перемен особых в нем не замечал.

Приходько поздоровался сперва с Корабельниковым, Чернышева, кажется, не узнал, потому что ему лишь слегка поклонился, а Архипову небрежно пожал руку. И сказал, обращаясь к Корабельникову: