Вильям Гиллер - Пока дышу...

Однако Славе было не до смеха. Он пришел тогда к бабке, убитый, униженный насилием, которое над ним учинили, и едва не расплакался от обиды. Как он ждал, что бабушка скажет — брось, мол, все, переходи ко мне и будешь учиться, где захочешь.

Но она этого не сказала. Она сказала почему-то, что все продумает, и пусть он не смеется, но она напишет ему письмо. Она привыкла за много лет писать письма, ей легче высказываться в письмах, а приходить к ним в дом не особенно хочется, чтобы «не вносить разлада в семью».

И вскоре она написала Славе, как условились, до востребования.

Слава полистал пачку писем от бабушки. Вот оно, то письмо.

«Внучек! Ты спросил, не тяготит ли меня одиночество? Нет. Можно жить среди самых близких людей и ощущать одиночество. А у меня есть много настоящих друзей. Некоторых ты видел. Может, они показались тебе не стоящими внимания, потому что в основном свое уже отработали. Но это неверно, есть старики с большим и сложным внутренним миром. А главное, они порядочные люди, мои друзья.

Удивительное дело, но сейчас почти исчезло из обихода такое точное и емкое слово — порядочный.

А теперь — о главном. Отец сказал, что ты, мол, не пройдешь по конкурсу. Славочка, это может, конечно, случиться. В нашем городе, где отец так влиятелен, может, и нашлись бы людишки, которые поторопились бы ему услужить — в надежде, что за эту «услугу» он какого-нибудь недоросля куда-нибудь протащит. И все же я хочу предостеречь тебя от вывода, будто мир населен подлецами. Ты можешь быть в обиде, что в трудную минуту твоей жизни я говорю о каких-то общих истинах, а не даю тебе конкретного совета — что делать, как поступить? Но есть вопросы, которые человек должен решать только сам, а решив — драться за осуществление этого решения. Мой совет был бы костылем, протянутым человеку, которому костыль не нужен. Ты — взрослый: учись ходить сам…»

Слава посмотрел на дату. Письмо было написано более года назад, перед вступительными экзаменами. Тогда он не сумел разглядеть, что в каждой строчке таился совет, призыв к самостоятельному действию. И, вероятно, надо было рискнуть, может быть, даже в другой город уехать, — есть же в других городах медвузы! — или прямо сказать бабушке — возьми, мол, меня к себе, или, на самый худой конец, взять да и провалиться в экономический и уйти в армию.

Так опять же — отец!..

Шагая по комнате, Слава отбросил ногой подвернувшуюся гантельку, она загрохотала, и мама тотчас откликнулась из своей комнаты:

— Слава, что там у тебя?

— Ничего! — резко ответил он.

Все его раздражало, а собственная нерешительность и покорность, пожалуй, больше всего. Он подумал было один за другим завалить экзамены и не перейти на второй курс, но привычка всегда быть первым, честолюбивое желание знать, что его ставят в пример нерадивым, сработала раньше расчета.

Ему нравилось накануне экзамена проиграть весь вечер в волейбол, а утром пойти — небрежно, вразвалочку, без всяких шпаргалок — и получить свою пятерку. Собственно, этими пятерками почти исчерпывался круг его институтских интересов. Когда перед зимней сессией, например, в комитете комсомола ему в который раз предложили участвовать в стенной газете, он привычно отмахнулся.

— Мне некогда. Пусть этим занимаются те, кто мечтает потом пришвартоваться к кафедре. А у меня другие планы. Вам бы только галочку поставить в отчете, сколько студентов охвачено общественной работой.

В первый год, сразу же после сдачи приемных экзаменов, «новобранцев-экономистов», послали в колхоз. После возвращения с уборочной Славу вызвали в ректорат. Провожаемый сочувственными взглядами однокашников, он шел по коридору с гордо поднятой головой, как Джордано Бруно на костер.

— Говорят, вы вели себя несерьезно на уборке? — сухо спросил его ректор.

— Я?.. Первый раз слышу! — воскликнул Слава с таким видом, что ребенку ясно было: парень прекрасно знает, в чем дело.

— Вы подговаривали бригаду не выходить на работу.

— Вам донесли об этом? — сколько мог язвительно осведомился Слава.

Ректор чем-то напоминал ему профессора Архипова, такой же медвежистый, грубоватый. Но Архипов делал дело, которое Слава привык считать необходимым и святым, — Архипов был врач!

— Почему «донесли»? — поморщился ректор. — Меня информировали об этом. Так же, впрочем, как и о ваших хороших отметках. Против того, что ваша фамилия помещена в стенгазете в списке лучших новичков вы, кажется, не возражаете? Такого рода информация вас устраивает?

— Мне она, в сущности, безразлична, — сказал Слава. — А вас не информировали, — он с явной иронией подчеркнул это слово, — что я без сна и отдыха двое с половиной суток возил картошку на станцию?

Ректор, много раз видевший профессора Кулагина на районных и городских партконференциях, глядя на Славу, думал, что парень удивительно похож на отца. И кажется, столь же самоуверен, хотя оснований к этому пока еще решительно не имеет.

— Интересно, что бы вы говорили там, когда не хватало лопат и корзин и мы сутки впустую болтались в поле под палящим солнцем! — почти выкрикнул Слава.

Ректор встал и стукнул левой рукой по столу. Он стукнул не кулаком, всего лишь пальцами, но стук получился громкий, деревянный, и только тут Слава увидел, что левой руки у ректора нет — протез.

Ректор перехватил взгляд студента, увидел растерянность, мелькнувшую в его глазах, и сказал вполне миролюбиво:

— Честное слово даю, Кулагин, я стукнул случайно. Я был уверен, что вы знаете о моей беде. Я никогда не стал бы прибегать в споре к такому аргументу. Но коль скоро пришлось, то скажу: перед тем, как меня ранило, я в бою расстрелял весь боекомплект, довольно долго лежал без дела, потому что головы нельзя было поднять, но не призывал солдат к выходу из боя. А день, между прочим, тоже был очень жаркий. И я был политруком роты. А теперь идите! — вдруг резко закончил он и уже вслед Святославу бросил: — Начало многообещающее!

Слава почти побежал по коридору, поднялся наверх, потом по боковой лестнице вышел из здания института, лишь бы не встретить никого из однокурсников, перед которыми только что хвалился, что даст дрозда этим солдафонам, фельдфебелям, которым не экономику, а шагистику бы швейкам преподавать.

О некоторых своих институтских конфликтах Слава рассказывал дома за вечерним чаем. Рассказал он, как говорится, в порядке развлечения, а главное, чтобы проверить реакцию отца, и о беседе с ректором.

К его удивлению и некоторому даже конфузу, Сергей Сергеевич так прямо и сказал:

— Хочешь посмотреть, как я буду реагировать на твои выходки? Заметь, Слава, я нарочно грубо говорю — выходки, потому что так глупо ты можешь вести себя только ради демонстрации. Теперь это модно — ниспровергать устои. Вот ты и ниспровергаешь. Спасибо еще, в пределах относительной нормы. А то ведь, говорят, существуют тайные общества каких-то дегенератов. В них ты, полагаю, не состоишь?