Вильям Гиллер - Пока дышу...

Строительные отряды разъехались, стенгазета летом не была нужна, некоторые оставшиеся в городе студенты участвовали в Комиссии народного контроля. Что же делать Кулагину?

Дивчина, замещавшая уехавшего на строительство секретаря, без всякой надежды на успех предложила Славе вместе с другими ребятами помочь народному контролю — проверить, кто пользуется казенными автомашинами в загородных поездках в выходные дни.

— С фотоаппаратом знаком?

— Знаком.

— Получишь милицейский жезл и фотоаппарат.

«Милицейский жезл? Это любопытно», — подумал несколько повеселевший Слава и отправился выполнять свое первое общественное поручение.

С заседания кафедры возвращались втроем — Кулагин, Крупина и Горохов. Тамара Савельевна держалась спокойно, была только несколько более молчалива, чем обычно.

Горохов искоса поглядывал на нее. Нет, по внешнему виду никак нельзя сказать, что на душе у нее что-то не в порядке. И это его даже несколько коробило. «Вот, мол, она как ни в чем не бывало, а он непрерывно копается в себе, упрекает себя в семи смертных грехах, в то время как, по сути дела, обошелся с нею бережно и честно. Неужели она не оценила этого? Неужели оскорбленное женское самолюбие заглушило в ней голос разума?»

Они проходили мимо большого коридорного окна. Как и всюду, в их клинике на подоконнике стояли цветы, сочные мохнатые бегонии с красными выпуклыми прожилками, напоминающими сеть кровеносных сосудов. Ухоженные, крупнолистные, они были похожи на слоновые уши.

Крупина мягко провела рукой по ворсистой поверхности листа, и этот жест ее, это прикосновение к листу, остро, ярко напомнил Горохову другое ее движение — так вот легко и нежно она провела кончиками пальцев по его вискам, по бровям и закрытым глазам. Это была единственная ее робкая ласка. И еще — слова…

Воспоминание было настолько живым, что Горохов остановился, как споткнулся. Кулагин удивленно посмотрел на него.

— Забыли что-нибудь? — спросил он.

— Нет, наоборот, вспомнил, — ответил Федор.

Тамара не обернулась.

— Да, Федор Григорьевич! Забыл сказать. Мне звонили из редакции. Вы бы перед отъездом зашли к ним, — там вам причитается гонорар за нашу статью. В командировке пригодится, — сказал Кулагин. — Слушайте, что случилось? У вас глаза какие-то шальные!

Горохов задумался и, когда до него дошел наконец смысл кулагинских слов, недоуменно пожал плечами.

— Но статья пошла за двумя подписями. Стало быть, и гонорар пополам. Почему м н е причитается?

— О нет! Вы же знаете, что мой в этой статье только материал, — сказал Кулагин.

Это было сущей правдой. Записи пяти интересных случаев осложненного цирроза печени хранились у него уже года два. Сергей Сергеевич не раз думал, что надо во что бы то ни стало выкроить время и сделать наконец эту статью, но заедала клиническая текучка. А он давно не выступал со статьями и сейчас, когда решался вопрос, какая именно клиника станет НИИ, считал весьма своевременным напомнить о себе в печати. Ведь руководители далеко не всегда приглядываются к повседневной практической работе, а вот мимо подписи, допустим, в «Вестнике Академии медицинских наук» не пройдут — заметят! И поэтому ему и его ассистентам надо бы печататься почаще. На Крупину в этом смысле надежды никакой — трудолюбива, полезна, но творчески, кажется, бесплодна. Без таких врачей, конечно, тоже нельзя. И в парткоме она на месте и, уезжая, на нее можно положиться — не подведет. Но Горохов способен на большее, чем он пока что дает. Ему явно не хватает честолюбия. Вообще-то Сергей Сергеевич не верил, что умный, талантливый человек может не быть честолюбивым, и потому в этом плане Горохов был для него своеобразной загадкой. Его, этого малого, с невероятным трудом удалось — и то лишь однажды — уговорить на соавторство, хотя любой человек на его месте почел бы за честь поставить свое имя рядом с именем профессора С. С. Кулагина. А у профессора С. С. Кулагина просто сил нет за всем угнаться! И, если уж говорить начистоту, не всегда получается. То есть получается, конечно, что ни напиши, напечатают. Но как-то блеска мало, обобщений… Ох, и надоели же эти обобщения! Ни о чем нельзя просто рассказать, любой вопрос надо поднять на недосягаемую теоретическую высоту.

«Кажется, я начинаю ворчать, — мысленно одернул себя Сергей Сергеевич. — Это признак старости, а старость нынче, что ни говори, не в моде. Стареть, понятное дело, приходится, только желательно, чтобы этот процесс не бросался в глаза окружающим».

— Я не собираюсь получать чужие деньги, Сергей Сергеевич, — сказал Горохов. — Да и ни к чему они мне. Поезжайте, пожалуйста, сами.

— Врете! — полушутя-полувсерьез воскликнул Кулагин. — И деньги вам нужны, как всем живым людям, и получить их вы вправе, и мне нравится ваш стиль письма. Мало того, я надеюсь, что мы еще поработаем вместе на пользу, так сказать, всемирной медицины, ибо что же такое выступления в печати, если не вклад в мировую науку? Думаю, Федор Григорьевич, что и мои портокавальные анастомозы вас еще заинтересуют. Пово́зитесь вы, поволнуетесь с вашими пороками и сердечно-сосудистыми — и надоест вам эта мода.

— Это не мода, — угрюмо сказал Горохов. — Это враг номер один.

— Цирроз печени тоже трудно считать другом человечества. Впрочем, я ведь не настаиваю! Пожалуйста, предавайтесь своему однобокому увлечению, понаблюдайте хоть ту же Чижову, пока я буду в отпуске. Потом доложите свои соображения, и мы решим. Но все-таки еще одну-две работы с вами сделаем, а? По рукам?

Горохов с ходу не придумал, что ответить, но на шефа своего посмотрел с интересом и не без хитрости.

— Пока ничего не могу сказать, Сергей Сергеевич. Мне надо подумать, — уклонился он от ответа, твердо зная, что больше писать за Кулагина не станет.

— Нахал вы! — рассмеялся Кулагин и обратился к Крупиной: — Нет, каков?! Не то чтобы рад был сотрудничеству с собственным шефом, а еще и обдумывать собирается!

— Да-да, — не глядя на Горохова, рассеянно отозвалась Тамара.

— Что, собственно, «да»? — быстро спросил ее задетый всем ее поведением Федор Григорьевич.

И тут она впервые подняла на него глаза и заговорила не только спокойно, но даже как-то свысока:

— А то, что если старший товарищ, большой ученый, предлагает вам свое соавторство, то вы можете, конечно, соглашаться или не соглашаться, но в какой-то иной, более скромной, более приличной форме. Так, по крайней мере, мне бы казалось.

Горохов густо, мучительно покраснел и почувствовал это, но ничего не мог с собою поделать.

«Что-то тут не то, — подумал Кулагин. — Не так ты уязвим, мой милый, чтобы от безобиднейшей нотации так воспламениться…»