Вильям Гиллер - Пока дышу...

Все было ясно, все было правильно, но после разговора с Крупиной Кулагин, твердо решив не ходить к Прямкову, без всякой подготовки, почти без всякого предлога, именно к нему и направился.

Кабинет ректора помещался на четвертом этаже. Был у него, как и положено начальству, «предбанник», как шутили в институте, «новейшей конструкции», потому что выгородили его из крохотного коридорчика.

Кулагину вспомнилось, как однажды, и притом вполне серьезно, Горохов читал похвальные слова «предбанникам», утверждая, что придуманы они исключительно ради того, чтобы оградить самолюбие человека: выговоры, которые будут делать ему, не услышит никто другой.

К Кулагину это, конечно, не имело отношения: и он сам, и вся его кафедра были на наилучшем счету. Почему же все-таки он волновался, идя к Прямкову?

Сергей Сергеевич и сам не мог объяснить своей тревоги. Почему-то вспомнилось ему, что звонила жена и просила его позвонить домой. Не это ли его взволновало? Нет, вряд ли. Аня, правда, никогда в клинику не звонит, но ведь если сама звонила, значит, ничего с нею не случилось…

На третьем этаже Сергей Сергеевич остановился у окна покурить, и если бы кто-то увидел его сейчас, то подумал бы, что это зелень сада и яркие овалы клумб привлекли внимание профессора, так спокойно было его лицо, так безмятежно-плавны кольца дыма от папиросы.

Сергей Сергеевич не докурил, резким движением придавил окурок о керамическую урну. «Хватит рефлективность, — приказал он себе. — В области интуиции тоже не все по клеточкам разложено. Захотелось пойти — иди!»

Он почувствовал себя уверенно. Мельком вспомнил, что еще предстоит встреча с этой самой Марчук, — никуда не денешься! Мало ли нудных, неприятных разговоров ему приходится вести!

В комнату, уставленную разнообразнейшими цветами, от фикусов до микроскопических колючих кактусят, Кулагин вошел шагами легкими, быстрыми, еще из дверей дружески улыбаясь. Он привык на пожилых секретаршах проверять впечатление, которое производил. Эти ушлые дамы срабатывали, как счетчик Гейгера.

— У себя? — спросил он молодящуюся пышную женщину, с которой почему-то жена Прямкова дружески целовалась при встречах.

— У себя, — сказала секретарша, тоже от души улыбаясь профессору Кулагину, мужчине воспитанному, элегантному, интеллигентному. — Могу сообщить вам, Сергей Сергеевич, что вы еще помолодели. Не по рецепту ли царя Соломона, а?

Она погрозила профессору пальцем. Ей, секретарше ректора, работающей в институте лет пятнадцать, и это было дозволено.

— Все это от вашей доброты, милейшая Розалия Семеновна, — ответил Кулагин, прикладываясь губами к пухленькой холеной ручке.

Оба остались довольны.

— Ну как? — неопределенно спросил Сергей Сергеевич, снова сделав легкий кивок в сторону двери предбанника.

Дверь, обитая дерматином, как холщовая заплата на бархате, выделялась на стене, заканчивавшейся под высоким потолком старинной лепкой.

— Вам можно, конечно, — сказала Розалия Семеновна и добавила доверительно, чуть понизив голос: — Только что был большой разговор. Цветков. Минздрав. Москва! Ах, вы и сами все знаете, конечно.

У Кулагина чуть перехватило дыхание. Давно уже он не испытывал такого чувства игры, такого азарта. Это было неожиданно и почти приятно. Кто знает, может быть, интуиция не промахнулась, приведя его сюда именно сегодня, сейчас?

— Господи! Как я устал, дорогая Розалия Семеновна, от самих этих словосочетаний — Минздрав, облздрав, райздрав! — сказал Кулагин, глубоко вздыхая. Ему действительно адски захотелось зевнуть, но, человек воспитанный, он, конечно, сдержался.

— Ну, с райздравом-то вам, положим, дело иметь не приходится, — трезво заметила Розалия Семеновна. — А от первых, двух действительно никуда не денетесь. Так пойдете? — спросила она, с готовностью взявшись за трубку местного телефона.

— Да не знаю… Ну ладно, зайду, пожалуй.

— Иван Тимофеевич, к вам профессор Кулагин, — подняв трубку, сообщила секретарша. Именно сообщила, а не спросила разрешения впустить.

Это тоже понравилось Сергею Сергеевичу, хотя он знал, что случаи, когда ректор не принял бы профессора, явившегося к нему даже без предупреждения, были чрезвычайно редки.

Розалия Семеновна объясняла это излишней мягкосердечностью Прямкова, и Кулагин не возражал ей. Он вообще с дамами старался не спорить.

…Прямков был явно утомлен. Его разговор с начальником управления Минздрава Цветковым подзатянулся. Сначала поговорили об общих знакомых, потом — о предстоящем совещании ректоров институтов, о последней премьере брехтовской пьесы… Прямков сказал, что Брехт ему вообще надоел до смерти, потому что от детей он только о Брехте и слышит. Но Цветков возразил: нет, мол, Брехт — это очень хорошо. А после Брехта без всякого перехода задал вопрос:

— Мне нужно ваше мнение о кандидатах на должность директора НИИ. Кого вы можете рекомендовать?

Вопрос застал Прямкова врасплох. Он почему-то никак не думал, что директором НИИ могут назначить кого-нибудь из местных. Может быть, потому не думал, что понимал: если встанет вопрос о местных кадрах, возьмут, понятное дело, кого-то из его профессоров, а этого ему вовсе не хотелось.

Однако, кажется, к тому и идет. Значит, зря он не поверил товарищам из министерства, которые во время последней его поездки в Москву именно на это намекали. С какой неохотой мы прислушиваемся к тому, что грозит осложнениями! А ведь надо бы как раз наоборот.

Минуту-другую Прямков сидел молча.

— Иван Тимофеевич, ты думаешь?

— Ну, а как тебе кажется? — вопросом на вопрос отозвался Прямков. — Что я, вчера родился, что ли? Не понимаю, куда вы метите? Отдай, значит, жену дяде и тому подобное? Но, коли так, то есть у меня два кандидата: один — Кулагин, другой — Архипов. У каждого из них, конечно, и свои слабости, и свои сильные стороны…

— Ты брось юлить! — сказал Цветков. — «Слабые», «сильные»… Говори точнее!

Прямков понял, что никуда ему не деться, и сразу успокоился.

— В общем, так, — заявил он. — Ничего больше я пока сказать не могу. Мне надо все обдумать. У меня все-таки живой, а не электронный мозг.

И он начал рассуждать сам с собою, думать, но думать вслух, так что Цветков поневоле входил в ход его мыслей.

— Ну, Кулагин. По количеству научных работ, диссертаций и прочего он, конечно, превосходит Архипова. Но молодежь больше тянется к Архипову, для НИИ это важно. Кулагин блестяще эрудирован, но с идеями обращается осторожно, не разбрасывается ими. Архипов же великолепный практик и во время операции, прямо на ходу, такую мысль иной раз подбросит, что другому и в голову не придет. Однако горяч бывает не в меру. Из-за какой-то мелочи, но мелочи, надо признать, принципиального порядка, может так взорваться, что клочья полетят…