Вильям Гиллер - Пока дышу...

— Вот именно! Задержал! — с готовностью подтвердил Прямков. — И документы потребовал. Честно говорю, Сергей Сергеевич, не хотел было давать, да куда там! Наставил аппарат — пришлось дать. Моя мадам вступила с ним в пререкания, так он ее так отчитал — аж про партмаксимум вспомнил. Давно нас так не отчитывали. А между прочим, резон есть. Есть, есть резон! — с совершенно неуместным, на взгляд Сергея Сергеевича, веселым удовлетворением повторил Прямков.

— Да почему вы решили, что это мой сын? — спросил раздраженный непонятной веселостью ректора Кулагин. — Головой ручаюсь, что ни на какие милицейско-комсомольские подвиги мой Славка не способен. Он у меня «рафинэ», утонченная натура. Даже слишком!

— Так вот можете радоваться! — заключил Прямков. — Ваш «рафинэ», требуя с меня документы, со всей галантностью предъявил мне свой комсомольский билет, где черным по белому написано: Святослав Сергеевич Кулагин. Кстати, за последний месяц членские взносы у него не уплачены, можете напомнить.

Сергею Сергеевичу не занимать было ни выдержки, ни умения держаться в самых неожиданных ситуациях, — жизнь научила всему. И он простился с ректором так же по-светски любезно, как и тот с ним, пообещав отчитать парня за не уплаченные в срок взносы. Но по пути домой — а шел он нарочно в обход, по самому дальнему маршруту, где не было даже витрин, которые могли бы поддержать его знакомым, падежным отражением, — по пути домой настроение его все более отчетливо портилось.

Удивительно не к месту иной раз всплывают в сознании человека воспоминания! Сергею Сергеевичу хотелось вернуть себе ту молодую собранность, тот азарт, какие он ощущал все нынешнее утро. Право же, не было серьезных причин к тому, чтобы расстаться с этим радующим душу настроением. Но его омрачали наплывающие эпизоды из уже далекой молодости, когда они с Анечкой только начинали жизнь, и у них было мало в наличии, но очень много в перспективе, и когда он возвращался домой — сначала с лекций, а потом с работы, — твердо зная, как нетерпеливо она его ждет. Почему именно сейчас это будоражило его память? Летом, когда окна были открыты, он слышал, подходя к дому, как Анечка играла «Тройку» из «Времен года». Он любил эту пьесу, и Анечка всегда встречала его «Тройкой». А в зимние месяцы звуки фортепиано можно было различить уже только в подъезде, поднимаясь по лестнице.

Как давно это было! И почему он даже не заметил, когда именно, в каком году Анечка перестала встречать его музыкой, то есть перестала ждать?

Не столь уж существенная, но грустная эта мыслишка, как настырная осенняя муха, раздражала Кулагина, и усилием воли он заставил себя думать о другом, более важном, нежели звон бубенчиков из «Тройки», — бог с ними! Ну, в конце-то концов, можно хоть сегодня попросить Аню, и она сыграет: лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему.

Служба осведомления, однако ж, поставлена у Прямкова неплохо. Прост, прост, а за всем следит, все знает. А знает ли он, интересно, о довольно рискованной операции, которую сделал Архипов одной девице только ради того, видите ли, чтобы выправить ее походку? С Архиповым говорить бесполезно, а вот ректору института надо бы запретить в стенах серьезного медицинского учреждения этакую косметологию!

Впрочем, сегодня, вероятно, не стоило об этом говорить, на сегодня достаточно и тампона. И очень правильно сделал он, Кулагин, что не обличал Архипова, а как бы проявил заботу об общей репутации коллектива. Это естественно для любого советского врача, а для коммуниста — тем более.

Да, не забыть бы перед отпуском уплатить партвзносы! Во всем, что касалось партийных дел, обязанностей, документов, Сергей Сергеевич был пунктуален до крайности и при случае умел аккуратно это подчеркнуть. Да, он действительно считает, что в чем, в чем, но уж в этих делах должна быть точность.

От собственных взносов мысль его метнулась к Славкиному комсомольскому билету и к задержанию прямковской машины. Неужели действительно Святослав занялся такими идиотскими делами? Придется с ним поговорить. Мягко, конечно, держа себя в руках, но поговорить надо!

Сергей Сергеевич вздохнул. Господи, как все трудно становится! Все самое простое с годами становится трудным. Ну мог ли он каких-нибудь пять лет назад представить себе, что разговор со Славкой — с сыном! — ему придется как-то обдумывать, разрабатывать тактику? И давно ли Славка все, что бы ни сказал отец, принимал как аксиому? Понятно, годы идут, в этом возрасте пять лет — срок огромный, и естественно, что теперь сын все, даже слова отца, воспринимает не априори, а обдумывая. Но ведь обдумывать не обязательно с недоверием! Откуда оно взялось? Неужели бабка, достопочтенная Августа Павловна, его, Кулагина, мать, сама того не ведая, подрывает, подтачивает авторитет отца?

Сын с ней встречается. Не рассказывает об этом, но совершенно ясно, что встречается… Ох уж эти высокопринципиальные старики! Не хотят понять, что влиянию времени подвержено все, даже принципы. А партмаксимум? От кого, если не от бабки, Святослав мог о нем узнать? Ну да, был он, этот партмаксимум, при Ленине действительно был. В те времена, между прочим, Цурюпа от голода на заседании Совнаркома в обморок свалился, так не прикажете ли и сейчас падать?

Подумав так, Кулагин сразу стряхнул с себя излишнюю раздумчивость и сентиментальность. Мысль о матери всегда заставляла его внутренне подбираться, словно бы не откуда-нибудь, а именно из маленькой, просто обставленной квартиры Августы Павловны грозила ему какая-то смутная опасность.

Он подтянулся, в квартиру вошел спокойный, трезвый, готовый к вполне корректному разговору с сыном. Нет уж, его, Святослава, он никому не отдаст, сумеет удержать и оградить от чужих влияний!

Смешно сказать, но, подходя к подъезду, Кулагин прислушался: а вдруг?.. Нет, все было тихо. Рояль молчал.

— Анечка, а почему ты теперь не играешь «Тройку»? — спросил Сергей Сергеевич, когда жена открыла ему дверь.

Ключ у него, разумеется, был, но он привык звонить и привык, что открывала жена. Эта традиция еще, слава богу, сохранилась.

Кулагин спросил и сам удивился, как подействовали его слова на Анну Ивановну.

В темной прихожей не было видно, как расплылась ее фигура, а голос мало изменился с годами, почти вовсе не изменился. И Сергею Сергеевичу вдруг так захотелось, чтоб не стало последних лет и чтобы Славка был еще маленький и смотрел на него с обожанием. А в воздухе бы звенели звуки рояля. И все, все было бы впереди…

Но Аня зажгла свет. Усталая и толстая, она смотрела на мужа не только с удивлением, но с каким-то даже укором. Так, по крайней мере, ему показалось.