Вильям Гиллер - Пока дышу...

— Неспокойный человек? — заинтересовался Цветков, прервав монолог ректора.

Тот словно от сна очнулся.

— Есть маленько, — нерешительно подтвердил он, думая, что, пожалуй, напрасно так уж выкладывает перед Цветковым все карты.

— А в разведку ты бы с кем из них пошел? — задал он неожиданный вопрос.

— Да отстань ты от меня с этой разведкой! — искренне рассердился Прямков. — Тоже мне критерий! Ты лучше спроси, к кому из них я бы на стол лег. Так вот — к Архипову! Потому что хоть и он от беды не гарантирован, но, по крайней мере, будет действовать, ответственности не побоится. Не знаю, Цветков, как ты, но я лично, по чести сказать, боюсь слишком осторожных хирургов. Наполеон здорово сказал: генерал, который уж слишком заботится о резервах, непременно будет разбит.

— Ну что ж, дружище, для первого, так сказать, экспромта ты изрядно высказался, — серьезно подытожил Цветков. — Выходит, что хорошо бы обоих назначить, — нечто вроде директории. Но, поскольку это невозможно, надо тебе, Иван Тимофеевич, подумать…

— Вот именно! Думать, а не вырывать из горла непродуманные характеристики!

Цветков засмеялся.

— Никто у тебя ничего не вырвал, ты сам вдруг разговорился. А насчет необдуманных характеристик — извини, Иван Тимофеевич, не верю. Необдуманных слов от тебя отродясь не слыхал.

Прямков и в самом деле к любой бумажке, которую ему приходилось подписывать, к любому отзыву, которого от него ждали, относился чрезвычайно осторожно и не вдруг ставил свою подпись и не вдруг высказывался. Он не был трусом, нет. Просто не раз бывал свидетелем того, как опрометчиво данная бумажка тормозит продвижение хорошему человеку или, наоборот, открывает путь карьеристу и бездари. Таких случаев повидал он за долгие годы своего ректорства великое множество.

Кулагина он приветствовал, выйдя из-за стола, с искренним радушием. Все, что он только что сказал Цветкову об Архипове, о своем доверии к нему как к хирургу, было истинной правдой. Но у Кулагина, помимо прочих данных, было еще одно, которое трудно сформулировать в официально-деловом разговоре, но которое имеет немалое значение. Кулагин, что называется, производил впечатление. Он умел нравиться, умел влиять на психологию больного, а ведь это так важно в медицинской практике. Он очень популярен. И в то же время, если к Архипову настойчиво просятся те, кого он когда-то оперировал или лечил, то слава Кулагина более, если можно так выразиться, летуча. О нем говорят. У него почти не бывает неудачных операций. Но п о с л е него согласны пойти к другому.

«Красив, седой черт! — без зависти подумал Прямков, когда Кулагин картинно расположился в кресле. — Бабы небось мрут и млеют. Впрочем, в молодости и его Анна, надо думать, была хороша. Просто обветшала прежде времени…»

— Хотите — сердитесь, хотите — нет, — неторопливо доставая свой плоский портсигар, сказал Кулагин. — Зашел просто так. На минутку. Перед отпуском, конечно, явлюсь еще раз пред светлые очи начальства, но это уже официально. А сейчас — просто так. — И вопросительно посмотрел на ректора, спрашивая разрешения закурить.

— Ну разумеется, пожалуйста! — без слов понял его Прямков и, улыбаясь, добавил: — Куда вам еще в отпуск, Сергей Сергеевич? Вы и так цветете. На месте Анны Ивановны я б вас одного никуда не отпускал.

Кулагин раскатисто рассмеялся:

— Эх, Иван Тимофеевич! Стар я стал для всяческих эскапад!

И так естественно прозвучали у него эти слова, что Прямков подумал: может, и правда он весь в своей науке? Таких одержимых женщины не волнуют…

Они перебрасывались ничего не значащими репликами, а Прямков тем временем отдыхал от напряженной беседы с Минздравом.

Сегодня Кулагин особенно ему нравился, и было какое-то неприятное чувство: вот сидит перед ним симпатичный человек, а у него, у Прямкова, за пазухой спрятан хоть и маленький, но все же камушек, который придется бросить, как бы это ни было неприятно.

— Да, Иван Тимофеевич, слышали вы об этой неприятной архиповской истории? Там у него какая-то глупость с тампоном произошла. Дело пустое, с каждым может случиться, но надо бы все-таки, чтоб нелепая эта история не получила огласки. Борис Васильевич уважаемый и, смею думать, всеми нами любимый человек, прекрасный хирург, — к чему зря трепать его имя? Мне сказала об этом моя ассистентка, секретарь партбюро Крупина, — вы ее знаете. Что ей это дело известно — не страшно, но ведь из-за подобных анекдотических сенсаций иной раз забывают все заслуги врача, перечеркивают его доброе имя.

— Я уже слышал об этом злосчастном тампоне, — со вздохом сказал Прямков, — но не перебивал вас, чтобы понять вашу точку зрения. Вы правы, конечно, это чепуха, но лучше, если бы ее не было. Особенно сейчас, — подчеркнул он, и в Кулагине вспыхнул и погас огонек — маленький сигнальчик предостережения: «Больше говорить не надо!»

— Вы намекните там при случае и Горохову вашему, чтоб, так сказать, не смаковали, — продолжал ректор. — Я Архипова не оправдываю, однако и заслуг его забывать тоже не могу, не имею морального права.

Вообще-то Прямков не предполагал ни с Кулагиным и ни с кем другим обсуждать этот случай, но Сергей Сергеевич порадовал его правильной реакцией на досадный инцидент. Молодец!

Прямков повеселел и уже почти с озорством достал из-за пазухи тот самый камушек:

— Рассказал вам сын, в какую калошу меня посадил? Честно говорю, Сергей Сергеевич, и темперамента и логики у парня хоть отбавляй. Он у вас, я слышал, в экономическом? А ему бы в дипломаты податься, право слово…

Предупреждающий об опасности сигнальчик, надежно вживленный в психику Кулагина, снова вспыхнул и остался гореть.

— Не понимаю вас, — раздельно проговорил не скрывающий своей тревоги Сергей Сергеевич. — Что случилось? Разве вы знакомы с моим сыном?

«Молодец парень, не сказал!» — одобрительно подумал Прямков.

— В общем-то чушь произошла, — сказал он. — Вроде архиповского тампона. Как известно хозяйственникам института, я по дамским хозяйственным надобностям никогда не беру казенную машину. И надо же было случиться, чтоб в это воскресенье жена буквально заставила меня везти на дачу навесной мотор для лодки.

— Ну и что? — еще более недоуменно спросил Сергей Сергеевич. Он ничего еще не понимал, но снова подумал, что шестое чувство не подвело его, толкнув зайти к ректору.

— А то, — продолжал Прямков, — что именно в это воскресенье комсомольцы-студенты по поручению Комиссии народного контроля проверяли, кто пользуется казенными автомобилями для загородных поездок. Вооружили их милицейскими жезлами и фотоаппаратами, и, надо сказать, действовали ребята лихо.

— Вы хотите сказать, что вас задержал мой сын? — не выдержал напряжения Кулагин.