Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

…Гедре… Гедре… Да, точно на Вороньей улице… Воронья, семнадцать…

От улицы вела выложенная плиткой дорожка, по обеим сторонам которой сочно зеленела аккуратно подстриженная живая изгородь. Такая же изгородь, повыше, окружала и весь двор, садик, исчезая за домом. Кристина подергала ручку двери террасы, мерцающей ромбами и квадратами из фиолетового, розового, желтого стекла, подождала. Никто не вышел, не откликнулся. Дверь крылечка со стороны двора была приоткрыта. Постучалась, и на пороге неожиданно вырос сутулый мужчина в пятнистом берете. В одной руке он крепко держал кусок очищенной колбасы, в другой — ломоть хлеба и початый помидор. Рот был набит.

— Привет, Зенонас!

Мужчина попятился, потом ухмыльнулся, помолол челюстями и, пожимая плечами, сглотнул кусок.

— Вот так новость, вот так новость, — зачмокал сальными губами, отошел от порога. — Заходи, Кристина, заходи.

На кухне был беспорядок, на столе — немытые тарелки, ножи, вилки, на досочке изогнулся свежеразрезанный круг копченой колбасы. Зенонас положил на угол стола все, чем закусывал, вытер кончики пальцев о штаны и протянул мозолистую ладонь.

— Привет, Кристина. Давненько не была. Погоди, а может, первый раз в этом доме? — вонзились в нее маленькие глазки-пуговки.

— После смерти матери заезжала.

— А! Ну-ну, — Зенонас засмеялся глухо, утробным смехом. — Да что тогда… Тогда, можно сказать, только начали строиться.

— Помню, только кухня и комната рядом с ней были готовы.

— Ну-ну… А начинали на голом месте. Наверно, рассказывал тогда: тут такая лачуга стояла. А теперь — особняк! Два этажа, подвал под домом, шесть комнат, гараж…

Словно не расслышав этого, Кристина спросила:

— Гедре нет дома?

— Рабочий день, как ей быть. Да я сам минуту назад заскочил, перекушу малость и опять айда. Рейсы далекие, и если хочешь зашибить деньгу, надо вкалывать.

Зенонас окинул взглядом Кристину, маленькие колючие глазки остановились на ее пустых руках, тощей сумочке; он отвернулся и снова стал уплетать колбасу с хлебом и помидор. Глотал, причмокивал и почему-то все время пожимал плечами.

— Я бы позвонила, но у вас телефона нет.

— Ну-ну, нету!.. Все у нас есть! Три, девять, один и семнадцать. Запиши.

— Запомню, — и Кристина повторила про себя: три, девять, один, семнадцать… три, девять… Ах, предложил бы он мне ломтик этой колбасы. Сам жрет как боров… Колбаса толстая, домашняя, пахнет дымом и чесноком… Даже присесть не предлагает. И сам стоя жрет. На стульях — грязная одежда.

— Когда Гедре придет?

— До часу у нее — одна ставка, а сейчас другую гонит. Санатории растут, персонала не хватает. Правда, под вечер придется с ней на участок смотаться. Не приведи господь заморозки будут — столько помидоров, красные, на кустах. А может, ты все-таки останешься, Кристина?

— Не могу.

— Как же это получается? — Зенонас снова вытер пальцы о лоснящиеся брюки, потом провел рукавом по губам. — К родной сестре приехала и не подождешь. Переночевала бы, побыла бы…

— Должна вернуться в Вангай.

— А ты из Вангая?

— Недавно приехала.

— Загляни как-нибудь в воскресенье. Опять же… чтоб на огород не ушли. Позвони с вечера — три, девять, один и семнадцать. Недавно Виргиния была. Она-то нередко заезжает.

— Как она, Виргиния-то?

— Еще спрашиваешь… Не знаешь, как жена директора такого комбината может жить? Вдобавок общественницей стала. Ведь, по правде говоря, при начальстве работает, вот и речи с трибуны толкает, и в районную газету пишет. Все агитирует, агитирует…

— За что агитирует? — улыбнулась Кристина.

— Да за то самое, что и все, — расхохотался Зенонас, однако тут же замолк. — Работа ждет, Кристина.

Запер дверь и уже с крыльца спросил:

— А ты не по делу?

Кристина пролезла под бельем, развешанным на веревке.

— Чуть было не забыл! А вдруг дождь? Подожди, соберу.

Пока Зенонас собрал белье, пока отнес в комнату и опять запер дверь, Кристина стояла у куста смородины и с каким-то отвращением общипывала пожелтевшие листочки.

— Может, говорю, дело у тебя? — вспомнил Зенонас.

— Гедре хотела повидать.

— А, тогда ладно. Краем уха слышал — у Гедре есть к тебе дельце, но я не вмешиваюсь. Приезжай в воскресенье, потолкуете, посоветуетесь. Только обязательно приезжай, не откладывай.

У железных ворот стоял высокий самосвал. Зенонас позвякал ключами, обернулся, с явным удовольствием оглядел дом, расплылся в улыбке.

— На этой улице ни одного под стать моему не найдешь. Квадратура — максимум. Думаешь, пустует? В трех комнатах целый год курортники. По три койки в каждой. Койка в сутки — два рубля. Посчитай, арифметика простая. Еще спасибо говорят, вот оно как. Народ теперь денежный, с Урала до нас добираются, из Сибири. Грязевые ванны их сюда манят, как мух мед, люди о здоровье своем пекутся. А ты-то как? — спросил, уже распахнув дверцу кабины.

— С грехом пополам, — спокойно и тихо ответила Кристина.

— Слышали кое-что… Значит, как говорил — приезжай в воскресенье, потолкуем.

Вскочил в кабину, завел мотор. Жаркая волна выхлопных газов ударила прямо в лицо, и Кристина отшатнулась. Однако не успела сделать и трех шагов, как из узкого переулка выскочила Гедре. Потертый плащ нараспашку, из-под него белеют полы халата. Вся пунцовая, распаренная, будто гонится за ней кто-то.

— Кого я вижу? Криста? — не столько обрадовалась, сколько удивилась она при виде сестры, однако немедленно вцепилась в локоть. — Не стоять же на улице!

Привела в гостиную, просторную и светлую, устланную огромным ковром, усадила в мягкое кресло, сама присела на стул у двери. Все такая же неспокойная, настороженная, с пухлым полиэтиленовым мешочком в руках.

— В мыслях не было домой заходить, все некогда, да так уж получилось… — сыпала скороговоркой. — Да что мне от тебя скрывать — лекарства привезли, а я с аптекаршей дружу. Так что она мне достала редкие, такие редкие ампулы. Цена им копейка, но когда человека прижмет, а достать-то негде, пяти рублей за штуку не пожалеет. Ты посиди, я на место положу. Не держу на виду, как знать, что может случиться… От зависти теперь люди готовы глотку друг другу перегрызть.

Кристина сидела в прохладной, наполненной запахами новой мебели комнате сама не своя, в полной растерянности. Словно не у сестры сидела, а у какой-то чужой женщины, заставившей ее заключить сделку с совестью.

— Такова жизнь, Криста, — перевела дух Гедре. — Такова у меня жизнь, ни добавить, ни отнять. Каждый божий день без передышки. Во, руки дрожат… И не спрашивай почему. Да что я тут разохалась, — спохватилась она, подошла к серванту, разлила по рюмкам коньяк. — Не могу по-людски тебя принять, некогда. Давай выпьем, Криста, давненько не видались.