Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

— И опять твое новое начальство квартиру обещает? — не без иронии спросила Кристина.

Марцелинас поначалу горько усмехнулся, помолчал, а потом в нем вспыхнула ярость.

— А ты бы хотела, чтоб из-за этой треклятой квартиры я стал тряпкой, о которую кто хочет, тот и вытирает ноги?

— О, разумеется, куда лучше быть принципиальным чудаком.

— А может, ты хотела бы, чтоб я впутался в какие-нибудь махинации, стал воровать и набил карманы сотнями? Хотела бы?

— Перестань, Марцелинас! Сам знаешь, какой малости я хочу. Не роскоши, не какого-то дворца…

Марцелинас откинул голову, отбросил со лба волосы, но они опять упали на глаза.

— Или я не работаю? Или пропиваю, что заработал? Или ты не работаешь? Так что же нам делать?

В голосе Кристины прозвучала горькая ирония.

— Ничего не будем делать.

— Как ничего?

— Ничего. Вот так усядемся, сложа руки, и будем сидеть.

Марцелинас схватил пиджак, сигареты и бросился на балкон. Хлестал осенний дождь, завывал ветер, пестрели неяркие городские огни. Ссутулясь, пытался прикурить, щелкал зажигалкой, голубые искры все гасли да гасли, руки тряслись.

Влачили они дни, словно камни в гору катили. Голыми руками. Угловатые, большие камни.

— Измоталась, едва жива, — пожаловалась Индре своему рыжему мишке. Не своими словами пожаловалась, мамиными. Но девочка уже была большая. Кристина каждое утро провожала ее в школу (Марцелинас уходил на работу раньше, еще до восьми), в обед забирала, торопливо кормила тем, что приготовила еще затемно, заставляла себя что-нибудь на ходу перекусить. Убегая на работу, вешала Индре на шею ключ, наказывала долго во дворе не играть и приготовить уроки… И так каждый день, каждый божий день… На работе сидела как на иголках, знай поглядывала на часики, каждый телефонный звонок бросал в дрожь. Что делает девочка во дворе? Только б не забралась куда, не выскочила на улицу… Мимо проносится машина «скорой помощи». Может, с Индре что?.. Что Кристина делает, даже сама не видит. Что вычисляет, не понимает. На пятиминутке склоняет ее фамилию («…невнимательность… недопонимание…»). Марта Подерене иногда проверяет ее бумаги. «Не принимай близко к сердцу, Криста». — «Хорошо тебе говорить, когда дети в интернате…» — «А что я еще могла сделать, здоровье каждый день портить — не по мне». Кристина не знает, завидовать ли подруге или обвинять ее в жестокосердии. «Если хочешь, Криста, могу переговорить с одной знакомой из министерства просвещения, но ничего не обещаю, жуть как трудно, разве что раздобудешь бумажку, что в семье что-нибудь…» — «Нет, нет, Марта, не могу себе представить, как отдала бы девочку…» — «Ко всему привыкают». — «Не говори, Марта, нет…» На пятиминутке опять: «Хотелось бы спросить товарища Рандене: где вы вчера после обеда порхали?» — «Дочка… Несколько раз позвонила, она не ответила. Давно должна была сидеть дома, но не ответила». — «Товарищ Рандене, у всех у нас дети… Кстати, с пятнадцатого ноября решили послать вас на курсы…» — «Меня?!» — «Да, вас, товарищ Рандене. Вам необходимо усовершенствоваться…» Кристина, оторопев, долго не могла отдышаться. «Я не смогу…» — «Неужели вы не желаете работать в нашем институте?..» — «Ведь моя девочка…» — «Еще раз напоминаю: у всех у нас дети». С пятнадцатого ноября две длинных-предлинных недели она и ночи спокойно не проспала в гостинице на окраине Киева — не выходили из головы Индре, Марцелинас. А когда вернулась, от радости слезы на глаза навернулись: господи, хоть и повернуться негде, но какое счастье, что ты дома. Марцелинас однажды сказал, что его приятель с вечернего отделения политехникума предложил ему вести занятия. Согласиться или отказаться? Все-таки набралось бы около восьмидесяти рублей в месяц. Ну как? Не кот начхал. За год — посчитай. Кристина не возражала. Рубли-то скользкие, никогда их много не бывает. Однако вскоре Марцелинас надумал класть эти «вечерние гроши» на сберкнижку. Пройдет несколько лет, и они обзаведутся автомобилем.

— Если бы еще и ты, Криста…

— А куда Индре девать?

— Ах да, Индре. Нет, ты лучше по вечерам сиди дома, на будущий год я еще больше часов возьму, и мы понемногу разживемся.

— Ты в автомобиле собираешься Индре спать укладывать?

Глаза Марцелинаса стали метать молнии.

— Мои нервы, Криста…

— Не у тебя одного нервы.

— Криста!..

Хлопнул дверью и убежал. В этот свой политехникум. Есть где спрятаться.

— …Ты правда так думаешь?

Глаза Марцелинаса до боли пронзают Кристину, острыми буравчиками вонзаются в сердце. Но почему он так уставился, словно Кристина бог весть что… Она сказала… ну ладно — сказала… Ах, она же ничего не сказала, это ее устами кто-то… кто-то, смелее ее, кто-то, желающий добра ей, Марцелинасу, Индре.

Индре росла как на дрожжах, вытянулась, стала уже вровень с матерью. Купленную полгода назад одежду или обувь хоть выбрасывай — не влезает, не вмещается. Всякой детской чепухой — платьицами, вязаными костюмчиками, туфельками — наполнили два картонных ящика, пересыпали нафталином, поставили на шкаф. Пускай стоят, понадобятся, ведь еще не все. Она была готова рожать, растить. Но Кристина была не такой, как ее мать или бабушка, которым и в голову не приходило спрашивать себя или своего мужа: а где детей растить? Есть крыша над головой (пускай и протекает в дождь), четыре стены с окошком на божий свет (пускай и ветры свистят в щелях), так чего же еще надо? Конечно, только детей, и чтоб их побольше было за столом (что на стол поставить? А что бог пошлет).

— Будь осторожен, Марцелинас, не забывайся, — каждый раз напоминала Кристина.

Индре лежала в той же самой комнате, на диванчике, и они ночью боялись лишний раз пошевельнуться, поэтому изредка забегали домой в обеденный перерыв. Девочка в школе. Да, сегодня у нее шесть уроков, вернется только около трех.

— Поторопись, Марцелинас.

Каждую минуту ей чудилось, что вот-вот заскребется ключ в замке, заверещит звонок. Почему вы заперлись? — спросит. А может, и не спросит, только посмотрит такими глазами, которые уже все понимают. Все-таки двенадцать лет. Кристина стирала в ванной, дочка просунула в дверь голову. «Переодень штанишки, постираю». — «Не надо, мама». — «Вот какая пена. Переодень. Чистые в шкафу». — «Нет, я сама постираю». Ее лицо покраснело. Кристина обо всем догадалась, а потом, поговорив о какой-то чепухе, начала издалека: «Тебе даже в голову не приходит, но твой организм уже приготовился… ты можешь стать матерью…» Индре слушала, оторопев, перепугавшись насмерть, руками ухватилась за край стола с такой силой, что пальцы побелели, стали похожи на тоненькие мелки. Вот-вот, думала Кристина, приходит час, когда младенец, которого ты родила и носила на руках, становится женщиной, а в твоих жилах все еще течет горячая кровь, сердце тревожится, тело жаждет ласки.