Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Это я, Криста, — робко проговорил он, замолк и, как Индре, когда она провинится, покорно ждал, чтобы я начала ругаться.

Куда подевались слова, которые я подбирала и выстраивала из них фразы?

Швырнула трубку и, может, только через полчаса подумала: почему я не выложила ему всей правды?

Как-то, вернувшись с работы, увидела, что на Индре новые джинсы.

— Откуда взяла?

Она стояла, опустив голову, кончики пальцев засунуты в карманы джинсов. MONTANA — плясали желтыми змейками буквы на медной нашлепке.

— Отец дал?

Индре виновато улыбнулась.

Я прошла мимо, не сказав больше ни слова, непослушными руками сняла одежду, принялась выгружать из сумки, которую с трудом дотащила, бутылки с молоком, хлеб, сметану. В дверях кухни торчала Индре, следила за мной, за моими нервными движениями.

— Если хочешь, мама, я их не буду носить.

Рассыпались крошки творожного сыра. Я нагнулась, чтобы собрать их, голова кружилась, я ухватилась за открытую дверцу шкафчика. Выпрямилась, окинула взглядом дочь.

— Почему, носи. Джинсы тебе в самый раз.

В тот же миг лицо Индре расплылось от счастья. Она была еще ребенком, хоть и переросла меня.

Когда мы сели ужинать, я спросила:

— Заходил?

Индре кивнула, с опаской поглядела на меня.

— Хорошо, что проведал, — заставила я себя сказать. — Он же твой отец.

Вдруг словно кто-то развязал Индре язык: рассказывала, что нового в школе, как ей везло сегодня, вчера, как понравился спектакль, который видела еще месяц назад. Я не могла вспомнить, когда она так беззаботно щебетала. Даже помыла посуду. Мыла, поглядывала на меня и все трещала как заведенная. Ах ты господи, как хорошо, что я не одна, подумала я, обняла девочку, поцеловала. Мы растерянно переглянулись, потом рассмеялись.

— Ты будь такой всегда, мама.

— Какой? Ну какой?

— Такой…

Снова смеялись.

За эти полгода после женитьбы Марцелинаса я впервые так радостно смеялась, однако едва легла в постель, как на меня опять навалились грустные мысли. Я все спрашивала себя, тысячу раз спрашивала: как жить дальше? Неужто все надежды на лучшую жизнь, на счастье рассеялись как дым? Неужто и впрямь остались одни вздохи? Конечно, я пыталась как-то утешить себя, успокоить. Ведь я еще не старуха и не уродина, есть у меня и смелость, и хватка… Сколько женщин разводится (и впрямь, мало ли знакомых), и не одна не пропала, находят себе друга, снова выходят замуж (Габия с третьим мужем живет). Однако при мысли, что я снова могла бы выйти замуж, меня просто передергивало. Нет, нет, твердила я, никогда больше не свяжу руки, дочке себя отдам, внукам. Еще несколько лет, и я, как знать, может, стану бабушкой. И все? И ничего больше? Мужская рука не обнимет, не привлечет, губы не прошепчут на ухо: «Криста, ты такая… огонь так не обжигает…» Ах, почему мне вспомнились слова Марцелинаса… Прочь! Надо все забыть, забыть… выбросить из головы, ведь все, что было, — фальшь в исполнении Марцелинаса. Сыгранная любовь и верность, сыгранные обещания.

— Ты его все еще любишь? — спросила Марта Подерене, когда мы сидели в углу маленькой кофейни.

Я оторопела.

— Нет.

— Любила, Криста.

— Нет, нет!

— Если бы ты его не любила…

— Перестань, Марта.

Я не преувеличиваю, Марта была хорошей подругой, понимала меня, сочувствовала всем своим добрым сердцем.

— Выкинь прошлое из головы. Все выкинь, золотце.

— Хорошо советовать.

— Это необходимо. Ведь по-другому не будет. — Марта выпустила дым, прищурила глаз. — Вот что я скажу, знаю точно. У Марцелинаса сын.

Я выдержала устремленный на меня взгляд Марты, даже сумела желчно усмехнуться.

— Этого надо было ждать.

— Два месяца назад родился. Хоть тебе и неинтересно, но подсчитай, Криста… Ведь поженились они совсем недавно. Видать, бойкая была девица, сразу на мужика короткую узду надела. Ты их ни разу не встретила?

— Кого? — Я словно проснулась, отпила кофейной гущи. — Не хочу. Не хочу ни видеть, ни слышать.

Когда мы вышли на улицу, Марта Подерене поинтересовалась, как я собираюсь провести отпуск. Я ответила, что еще ничего не решила. Подерене-то уже переговорила с председателем месткома Руткаускасом, тот обещал ей путевку на юг. Хороший мужик, бывший однокашник. Но она может и насчет Кристины… И впрямь, завтра, долго не откладывая, замолвит словечко.

— Нет, лучше давай вместе зайдем. К красивым женщинам Руткаускас неравнодушен.

В конце мая мы с Мартой, приткнувшись к иллюминатору самолета, смотрели, как удаляются зеленые холмы Вильнюса, сизой мглой окутываются поблескивающие в раннем утреннем солнце крыши домов и острые башни костелов. Я летела, надеясь там, далеко, у Черного моря, найти забытье, спокойствие, хотя бы передохнуть.

— Как после долгой болезни учись снова ходить, делать первый шаг, — добра, только добра желала мне Марта Подерене.

Вдвоем получили комнатушку, вдвоем ходили в столовую и к морю, вдвоем купались, валялись на солнце, карабкались по горам, а по вечерам бродили по набережной, усевшись на белую скамью под платанами, долго глядели на мерцающие воды, на какое-то тяжелое черное небо. В основном трепались о всякой чепухе, и эта трепотня вскоре нам самим надоела, особенно Марте. Не секрет — она любила общество, не избегала знакомств и сама отлично умела завязывать их. К нам присоединились две женщины, каждая со своей, откровенно рассказанной историей, пристроились мужчины, и мы проводили вечера уже всей компанией, а однажды отправились в ресторан, и Марта сказала: «Не будь дурой, Кристина. Развлечемся…» За мной ухаживал некто Виктор, мужчина уже в годах, инженер из Риги.

— Завидую тебе, Кристина, — сказала Марта, объявившись где-то за полночь.

— Чего ты мне завидуешь?

— Еще спрашиваешь. Этот… твой партнер.

— Какая чушь.

— Я на полном серьезе. Красивый, интеллигентный, с виду несчастный. Разведен?

— Не знаю.

— Мой-то — хвастун. С женой не в ладах. Сумасшедший какой-то, в первый же вечер многого захотел.

— Они все такие.

— И твой? Как это его… а, Виктор.

— Проводил. Я уже давно дома.

— И все? Золотце!

— Давай спать, Марта.

Однако Марта легко заснуть не могла. Рассмеялась уже на койке, подняла голову.

— Слыхала, Криста, говорят, курортных мужиков можно разделить на три группы. Первая группа — мужики-волки, которые сразу же кидаются на женщин; вторая группа — львы, которые медленно подкрадываются, озираются и наконец хватают; и третья группа — ослы, которые приезжают со своими женами.

Марта радостно хохотала.

— А ты почему не смеешься, золотце?

— Давай спать.

С Виктором мы ходили в кино или на концерт, изредка сидели где-нибудь в кафе, говорили о работе, Вильнюсе и Риге, о Банионисе и Артмане, даже общих знакомых нашли. Как-то, сильно выпив, он схватил меня в темной аллее за плечи и спросил: