Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

Паулюс по-прежнему смотрел на дорогу, словно был один, говорил так, словно Кристина сидела где-то очень далеко и вряд ли могла его слышать.

— Я считал, что много ему даю. Я все требовал, требовал, забывая предупредить, поостеречь… Иногда мы отваживаемся сооружать высокое прекрасное здание, забыв про фундамент.

Кристина как-то вдруг обессилела. Вспомнилась Индре, ее сдерживаемое колючее горе, всплыло ясно лицо Данаса, в ушах затрепетали флейты, зарокотали барабаны, но тут же все пропало, замолкло, она глядела на руки Паулюса, какие-то нежные, в сетке голубых прожилок, очень хотела взять их, погладить, но не посмела. Не знала и что сказать, какие слова найти, чтоб не ранить. Молчала в оцепенении, и тревога Паулюса, казалось, стекала в нее, в ее открытое, все принимающее сердце. Неужели он не чувствует этих таинственных токов, неужели ему ничуть не полегчало?

Навстречу летели машины, над далекой полоской горизонта светило мглистое солнце. В автомобиле стало душно, Паулюс опустил стекло, завел двигатель.

Пятнадцать минут спустя они въехали в Вангай.

— Паулюс, я все-таки хочу тебя спросить.

— Спрашивай.

— У тебя есть фотография Ангела?

— Не одна.

— Мог бы мне показать?

Усталые глаза Паулюса ответили: «Только не сегодня», руки повернули руль, направляя автомобиль на улицу Танкистов, ведущую к Шанхаю.

Женщина и впрямь сидела на лавочке. Только не в сквере под липами — рядом с затихшей улицей, в чистом поле, ровно на полпути между Старым городом и Шанхаем. В сгущающихся сумерках Кристина шла медленно, словно изнемогая от усталости, и даже не оглянулась на нее. Увидеть-то она ее увидела, но так смутно, туманно, что мысли не оборвались, не рассеялись, перед глазами все еще стояло открытое, мыслящее лицо паренька с фотографии, которую подал ей Паулюс. Кристина долго смотрела на это изображение, юный пристальный взгляд вонзился в нее, даже сердце заныло.

— В его глазах вопрос. Не один — тысяча вопросов. И какое-то удивление.

— Может, поэтому большинство учителей считали Ангела нахалом, пересмешником, готовым при всех их унизить, посадить в калошу.

— У него были друзья среди ровесников?

— Можно сказать, что нет. Они обожали издеваться над ним, демонстрировали силу, превосходство. Как-то у озера я увидел, что они тащат Ангела в лодку. Дескать, погребут на середину, выбросят, и ему придется плыть. Ангел всегда панически боялся воды. И в тот раз упирался, почернев лицом.

Кристина положила фотографию на заваленный книгами стол. В одной руке Паулюс держал бутылку коньяка, в другой — рюмку.

— Не выпьешь?

— Спасибо, нет.

— Я выпью. Теперь уже могу выпить.

Осушил рюмку до последней капли.

— Ты напрасно себя обвиняешь, Паулюс, ей-богу.

Паулюс стоя снова наполнил рюмку. Он не предложил Кристине сесть, да и сам не сел. По правде говоря, в комнате, которая напоминала книжный склад, был только один стул — у стола, а на двух других у стены высились кипы старых газет и журналов, на полу выстроились посылочные ящики, заполненные пожелтевшими карточками.

Паулюс поставил бутылку с рюмкой на объемистый том математической энциклопедии.

— Я требовал, чтоб он начал плавать, сам его учил. Конечно, кое-как он научился, кажется, совсем неплохо плавал. Но я чувствовал — страх не покидает его, сковывает каждое движение. И вот сегодня мать Ангела показала мне листок — недавно обнаружила в книге, которую он читал перед самой смертью. Он написал на нем: «Грош цена человеку, который не преодолел страха и не смог смело сказать: я победил!» Ангел буквально повторил мои слова.

Кристина снова вспомнила Индре и Данелюса. Разве они не стремились освободиться от страха, разве не пробовали оторваться от земли и подняться, преодолеть… Себя преодолеть, свое ничтожество, сбросить с ног тянущие на дно железные оковы…

— Скажешь, я не виноват? Я!

Его голос взрывной волной ударился о Кристину, о полки, набитые книгами, заметался в зеленом стеклянном абажуре настольной лампы.

Кристина попятилась, словно это на нее накричали. Никогда она не видела Паулюса в подобном состоянии, не знала за ним такого. Сейчас он страшил ее, но и притягивал. Однако у Кристины хватило такта понять, что она здесь незваная гостья: сама навязалась, напросилась.

— Я ухожу, Паулюс.

Произнесла эти слова осторожно и затаив дыхание ждала, не скажет ли он — побудь. А может, даже — останься… Конечно, она в любом случае уйдет, обязательно уйдет. Однако Паулюс молчал, ни малейшего намека, ни жеста. Его рука снова потянулась к коньяку.

— Будь здоров…

Она открыла дверь. Все еще медлила переступать порог? Нет, в эту минуту от мертвящей усталости у нее отнялись ноги, и ей показалось — она споткнется, тут же, на пороге споткнется, стоит только выпустить дверную ручку.

— Завтра, Кристина… — услышала она приглушенный голос Паулюса, неясный, долетевший как бы издалека. — Завтра… завтра… завтра…

Куда она теперь идет? Сумеречная улица пустынна, вокруг ни души, только старуха там, на обочине. Одна, усталая. Как и она, Кристина. Но ведь это товарищ Думсене?! Бросила взгляд через плечо. Да, сидит на лавочке. Бывшая… Вернется, она сейчас же вернется и заговорит с ней… спросит…

Все-таки не хватило смелости. Старуха сидела, уткнувшись подбородком в грудь, слегка покачиваясь в стороны, опираясь руками на согнувшуюся палочку.

И Кристина повернула назад.

— Поздний час, а вы так сидите.

Думсене склонила голову к плечу, выставила заострившийся нос, как-то чудно покосилась одним глазом.

— Сижу, — проскрипела, сухо кашлянула.

— Может, чем-нибудь помочь?

Женщина вся перекосилась.

— Скажу вам правду, приятный для меня сюрприз.

Кристина растерялась.

— В чем?

— Что ты подошла, что спросила.

— А может, правда?..

— Нет, покамест еще свои косточки сама ношу. Благодарю покорно.

Думсене снова навалилась грудью на палочку, словно давая понять — можешь уходить. И Кристина на самом деле сделала несколько шагов, решив оставить ее в покое, однако обернулась и сказала:

— Я вас помню.

Старуха не ответила, только искривленные артритом пальцы зашевелились на палке.

— Вы товарищ Думсене.

Та еще круче сгорбилась.

— Хм, может, товарища Думсене ты и помнишь.

— Но это же вы… — опешила Кристина.

Старуха снова склонила голову набок; жутковато блеснули лихорадочно блестящие глаза.

— Тебе кажется, что я похожа на товарища Думсене? Чем же я похожа?

Но ведь мне не снится… мне и впрямь не снится это, подумала Кристина.

— Чем же я похожа? — уже со злостью проскрипела старуха. — Может, осанкой похожа? Лицом, руками? Или голосом похожа?