Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Товарищ Думсене…

— Нет товарища Думсене. Давно нету.

Старуха заерзала, казалось, она вот-вот встанет и уйдет. Еще раз оглядела Кристину с головы до ног лихорадочно блестящими глазами.

— А ты кто будешь? — спросила уже мягче.

— Не здешняя, но росла в Вангае.

— Школу здесь кончала?

— В пятьдесят четвертом, когда вы… когда товарищ Думсене работала…

— Да, она тогда работала в Вангае. Если не торопишься, присядь, отдохни.

Кристина пристроилась боком, чтобы лучше видеть ее, и ей невольно почудилось, что она толкует с какой-то горемычной, замученной хворями старушенцией об их общей знакомой.

— Я тогда не раз слышала выступления товарища Думсене.

— Она любила встречаться с молодежью, ты права.

— И по сей день помню, как товарищ Думсене нам, выпускницам, рассказывала сказку о Золушке.

Женщина чуточку откинулась, пытаясь выпрямить скрюченную спину, но напрасно. Бессильно взмахнула высохшей костлявой рукой.

— О Золушке?

— Сказку о Золушке. Красивая сказка, товарищ Думсене красиво рассказала ее. Да что с того?

— Ты спрашиваешь — что с того?

— Я спрашиваю. Мне хотелось бы спросить товарища Думсене, верит ли она еще сказке о Золушке?

— Нет больше товарища Думсене, — напомнила женщина, почему-то опять разозлившись.

— А если бы она была, что бы ответила? Она все еще верит в то, что нам тогда так щедро обещала?

В вечерних сумерках женщина напоминала черную тень, уменьшающуюся, сходящую на нет.

— Все еще верит? — Кристина ждала ответа.

Пробежал ветерок. Черная тень в конце лавочки зашевелилась.

— Да, я верю, ответила бы. Я верю в свои слова, в свои обещания, ответила бы она.

— И добавила бы, что Золушка таки стала королевой?

— Я уверена.

Кристина рассмеялась. Смех был безжалостным, жутковатым, каким-то судорожным.

Мимо промчался автомобиль, свет фар пробежал по ним, сидящим у дороги, таким чужим, далеким, и мрак еще больше сгустился.

— Не думаю, чтобы товарищ Думсене и сейчас так ответила, — негромко сказала Кристина. — Она была честная женщина, откровенная. Мы ей верили.

— Жизнь вас разочаровала? Не нашли обещанных сокровищ? Ударились лбом о стену? Все еще приходится мыть грязную посуду? Нет мраморного бассейна с шампанским? Верно? Стало быть, вы, девочки, не поняли товарища Думсене.

Не поняли? Не поняли товарища Думсене? Не поняли сказочку, которую она рассказывала? Может быть, все может быть… Но как понять человека, который и много лет спустя готов повторять ту же самую сказочку?

— Почему вы скрываетесь? Почему вы не признаетесь, что вы товарищ Думсене?

— Я не раз уже повторила — ее больше нет.

— Умерла? Да?

— Нет. Покамест нет.

— Ах ты господи! Так где же она?

— Неужто жизнь человека — только коротенький отрезок времени? Как магнитофонная лента — кончилась, щелк, и тишина. А может, время человека беспредельно? Его продолжение — в детях и в детях детей. Это продолжение — память, работа, все, с чем соприкасаешься…

В чем же мое продолжение? — вздрогнула Кристина. В бумагах, отчетах, в столбиках цифр сводок? А может, в памяти Индре? Индре хочет все забыть. Но в силах ли она? Можно ли уничтожить прошлое, приходящее из сказок и убегающее в грядущий, далекий-далекий день. И не исчезающее, как ничто не исчезает на этом свете.

— Что ты знаешь о товарище Думсене? На нее нагрузили, она везла и даже радовалась иногда, что может за полночь свалиться в постель, обессилев, как фанатичная монашенка, целый день истязавшая плетью свою плоть. Но у нее было сердце. Как ей жить? Как жить дальше? Мужчины избегали Думсене, держались на расстоянии, только на расстоянии. Товарищ Думсене решила: уедет из Вангая туда, где ее никто не знает, и начнет новую жизнь, встретит близкого человека. Уехала в далекий район, но работа и там завладела ею. Другой быть она не умела. И все с высоко поднятой головой, недоступная и всеми уважаемая… Вскоре дали о себе знать военные годы. Вражеское кольцо апрельской ночью, когда она скрывалась в болотной тине, за кочкой, а фашисты с собаками рыскали по берегу. Или ночные походы в слякоть, засады… И вот начались странствия по санаториям, хождения по больницам. Потом пенсия, одиночество. Тоска по местам ее молодости, по этой округе, где все леса исхожены, где когда-то работала, где погиб муж…

Кристину бросило в озноб. С полей долетел едкий осенний запах сжигаемой картофельной ботвы, где-то далеко уныло шлепали колеса телеги по вязкой пашне, фыркнула лошадь. В ложбине, за мостом через реку, светились городские огни, и небо там как будто было выше и светлее.

Старуха, скрипя суставами, поднялась с лавочки, потопталась на месте, постучала палочкой по тропе. Согнувшаяся в три погибели, какая-то скукоженная. Призрак. Чучело. Не она, нет, не она произносила эти речи, полные надежды и веры, нет, не она сидела в президиумах и гордая, прямая как трость проходила по улицам так уверенно и так легко, что женщины провожали ее завистливыми взглядами. Не она… нет, не она, качает головой Кристина.

— И все-таки королева стала Золушкой. Таков конец сказки.

Старуха чуть было не споткнулась, словно ее подтолкнули, и из темноты ответила:

— Нет, нет, Золушка стала королевой!

Тихий, но отчетливый голос — словно просвистел ветер, пронизывающий, холодный, леденящий, и Кристина скрестила руки на груди, ссутулилась.

— Королева она… королева… — под ногами удаляющейся старухи скрипел щебень обочины.

Кристина бежала по самой середине пустой улицы, все так же прижимая руки к груди, будто боялась, как бы не выпало колотящееся сердце. Бежала с горки, дробными шажками рассекая вечернюю тишину. На мосту, запыхавшись, остановилась, раскрытым ртом ловила воздух. Ах ты господи, Криста, успокаивала себя.

При тусклом свете засиженной мухами и затянутой паутиной лампочки отыскала ключ. Прошмыгнет прямо в свою комнату, тетя Гражвиле и не заметит. Конечно, никуда она не убежит от ее взглядов, от расспросов и речей. Но очень уж хочется хоть минутку побыть одной, посидеть в уголке дивана и попробовать разобраться, что с ней творится, что дал ей этот день, такой непохожий на множество, на великое множество других дней. Чем он чреват? Чем заполнил пустоту, образовавшуюся в груди за долгие-долгие годы? Пришло спокойствие? Нет, нет. Спокойнее не стало. Перемешалось все, всплыли из глубины затянутые мутью времени слова и чувства, надежда и вера. Завтра, завтра…

Скрежетнул заржавевший замок. В конце коридора, заставленного всякой рухлядью, возле двери Чесловы, раздался шорох. Кристина нырнула к себе. Ах ты господи! Как она, войдя в калитку, не заметила света в окнах, как не услышала голоса? Но разве она повернула бы назад?