Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

Я съеживаюсь. Молчаливая дуэль проиграна. Высыпаю на стойку горсточку копеек. Не морщись! — хочу бросить в лицо этой Шанхайской деве, но за яростными голосами певцов она все равно ничего не расслышит.

…через улицу… только через улицу, такую серую и холодную, погруженную в унылые вечерние сумерки…

Отошла от двери, повременила, привалившись боком к перилам, потом стала спускаться. Казалось, с каждым шагом приближается она к бездонной яме, и страшная пустота разверзлась не только под ногами, но и в груди. Сердца она не ощущала — угасло, пропало. Не могла отдышаться. Еще шаг — и в пропасть.

Холодный порыв ветра привел ее в чувство. Поплотнее запахнулась в плащ, сумочку сунула под мышку. Куда она теперь пойдет? Вернется домой в свою холодную комнату и будет в ней сидеть. Тетя Гражвиле войдет осторожненько, начнет что-то рассказывать, а Кристина рта не раскроет, слова не выдавит. Что с тобой, детонька? — пристанет тетя Гражвиле.

Остановилась на углу дома, обернулась. Неяркий свет редких фонарей впитывал сумерки. Ветер раскачивал молодые липки. Темнел мокрый асфальт. Розовели окна кофейни, зазывала доносящаяся оттуда музыка. Что подумает Шанхайская дева, увидев ее еще раз?

Она пойдет домой. Сейчас же пойдет домой, выпьет таблетку и будет спать как убитая. Завтра… Что завтра? Сегодня, только сегодня, потому что без этого дня нет и завтра. Нет и быть не может.

Кристина, громко цокая каблуками по асфальту, перешла улицу и застыла в густой тени дерева, не спуская глаз с подъезда пятиэтажного дома да изредка посматривая на два расположенных рядом окна; наверняка это окна квартиры Паулюса, решила она, темные, без признаков жизни. Вспомнила тот далекий, далекий вечер, когда после танцев в школе прибежала на укромную улочку, где жил Паулюс, тайком глядела на унылое окно дома, всем своим естеством пытаясь проникнуть в этот черный прямоугольник в обрамлении белых досочек, и втихомолку молилась: зажгись, огонек, зажгись, и я буду знать — там мой суженый. Вспомнила летящий по северным просторам поезд, долгую-предолгую ночь, проведенную у окна. В кромешной тьме ловила каждый мелькнувший вдали огонек: не он ли там на посту, мой суженый? Вспомнила теплое прикосновение его рук, приоткрытые губы, вспомнила даже то, о чем за тьму лет ни разу не вспоминала. И эти воспоминания согревали ее, она не чувствовала холода, не видела идущих по тротуару людей, и ни разу не пробудилась осторожная мысль: а вдруг ее узнают, что тогда подумают, какие толки пойдут? В этот час она была равнодушна к окружающему миру — глаза неустанно глядели то на подъезд, то на окна, потом снова на подъезд.

Когда однажды снова подняла глаза, увидела в окне свет, и ее словно толкнули — бросилась через улицу. Только поднимаясь по лестнице, подумала: хорошо, что не было машин. А может, ехал кто? Взвизгнули тормоза? Она ничего не помнила и только услышав трезвон дверного звонка, пришла в себя: Паулюс час назад не хотел открыть мне дверь. Он знал, что я приду, и молчал, запершись, не отозвался. В прихожей зашелестели шаги, щелкнул замок. Не успею убежать, уже не успею, подумала Кристина. Открылась дверь, на пороге стояла белокурая женщина лет тридцати пяти, может, сорока, высокая, крупная в кости; на крепких голых ногах — стоптанные шлепанцы. Появление этой женщины для Кристины было таким неожиданным, что она смотрела на нее, как под гипнозом, не в силах оторвать глаз.

— Вы, наверно, не в ту дверь позвонили, — женщина решила ей помочь.

Кристина виновато кивнула.

— Да, ошиблась.

Она и впрямь подумала, что сунулась не в ту дверь, ухватилась за эту мысль, как утопающий за соломинку, попятилась, огляделась. Квартира — девять… девять… Над открытой дверью — девятка.

Взгляд женщины, стоящей у порога, все еще гипнотизировал Кристину.

— А может, вы учителя ищете? Учителя Моркунаса?

Возразить, сказать что-нибудь… Однако снова кивнула.

— Он дома?

— Нет учителя, — тихий, приглушенный ответ заставил Кристину вслушаться в ее слова, вспыхнула тревога. — А вы заходите, — вдруг пригласила женщина; лицо у нее было доброе, ласковое, и смотрела она открыто, словно видела Кристину не в первый раз.

— Нет, нет…

— Вы зайдите. Я сестра учителя. И, по-моему, знаю вас.

— Меня знаете?

Когда за спиной Кристины захлопнулась дверь, она взяла себя в руки и даже колюче улыбнулась, как бы защищаясь:

— Странно, не помню, чтоб мы встречались. Или встречались?

— Встречаться-то мы не встречались, — глянули на Кристину спокойные Паулюсовы глаза. — Нет, встречаться-то мы не встречались, но гляжу я на вас и уверена — знаю. Давно знаю.

Женщина сжала запястье Кристины и как упирающуюся девчонку повела в боковую комнату. Комната была крохотной, продолговатой, в ней умещалась кровать, застланная домотканым одеялом в, зеленую полоску, у стены был выцветший шкаф, под окном на табурете стоял старенький приемник «Даугава». В углу — скатанный зеленоватый брезент палатки, спальный мешок, башмаки на толстой подошве, вязаная шапочка — все свалено в кучу. Кристина стояла, чувствуя, как медленно краснеет. Почему ее сюда притащили?

— Вы уж меня простите, — поняв молчаливый вопрос Кристины, стала оправдываться женщина. — Мы же… Мы же с вами сейчас одни, и раз уж вы пришли… Раньше Паулюс целые годы жил мечтой — однажды отправится в горы, поднимется на вершину. И вот как-то летом, собрав все это имущество, отправился, но возвратился печальный, ни о чем не рассказывал. Это было, когда утонул Ангел. После этого он больше не заикался о горах.

В какой-то миг Кристина увидела одинокую палатку в ущелье, между высокими скалами, увидела и Паулюса, тоскливо глядящего на заснеженные вершины, такие далекие, недоступные для него, сына равнин… Вдруг она бросила взгляд на стену: над кроватью висела в рамке под стеклом большая фотография. Комната была ярко освещена, но Кристина подошла ближе, даже склонилась к портрету девушки. Но ведь это ее, Кристы, портрет! Где и кто ее снял так — на фоне вечернего озера, когда на бегущих волнах поблескивают лучи низкого солнца?

— Да, это я… я… только не понимаю. — Вдруг перед глазами мелькнули фотографии в комнате Чесловы: как две капли воды, только девушка там другая. — Работа Гедониса?

— Угадали. Несколько лет назад Паулюс дал ему карточку, такую малюсенькую, с пол-ладони. Единственная осталась, других ваших фотографий из армии не привез. Думал, увеличит, напечатает. Гедонис разрезал фотографию, наклеил на другую. Дескать, фотомонтаж сделал, поднял на высоту искусства, настроение появилось, жизнь… Паулюс рассердился, сунул фотографию за шкаф, но через месяц опять повесил.

— Где Паулюс? — Кристина резко повернулась к женщине, но ответа так и не дождалась.