Анатолий Галиев - Расколотое небо

Афанасию и сны стали сниться чудные, летучие. К чему бы это?

Густой, вязкий дым полоскался над городом, оседал сажей на крыши. Британцы и на этот раз словчили. Пришли ранним утром, низко так, что, когда артиллерия с кораблей открыла огонь, шрапнель рвалась гораздо выше аэропланов. Британцы зажгли груды бочечной клепки близ верфи, попали в баржу у эстакады, на барже был неприкосновенный запас нефти. Разлившись по воде, по берегу, она тоже загорелась, разом застелив небо черными полотнищами дыма.

«Ньюпор» раскатился было на взлет, но мотор захлебнулся самодельной смесью. Латыш Геркис вылез из кабины, посмотрел в звенящую высоту, сел на землю и начал в бессильной ярости гвоздить по ней кулаками.

Не успели улететь англичане, как к дачке решительно двинулись мотористы. Впереди бежал Мамыкин с красным, злым лицом. Орал:

— Комиссара давай!

Нил Семеныч слез с крыши, смотрел там в бинокль, пытаясь понять размеры нового бедствия. Спокойно спросил:

— О чем шумим, славяне?

— Довольно! — закричал моторист Мамыкин. — Надоело! Народ в глаза плюет! И правильно делает! Давай винтовки, комиссар! Отпускай желающих на линию фронта! Лучше в окопах гибнуть, чем на такое смотреть!

Нил Семеныч закурил, посмотрел на Мамыкина и сказал:

— Голос у тебя, Мамыкин, как у Шаляпина! С таким голосом не в окопы, а в собор… Панихиды служить!

— Ты шуточки брось! Я человек контуженый… — закричал Мамыкин, ударяя себя в грудь.

— Хорошо! — сказал Глазунов. — Валяйте! Уходите! Все!

— Как это уходите? — растерялся Мамыкин. — Сейчас?

— Вот именно. Если не понимаете, что участвуете в небывалом историческом событии, значит, нам с вами говорить не о чем!

— В каком таком событии? — удивился, уже охлаждаясь, Мамыкин.

— В таком! — сказал Глазунов. — Было у нас в России такое, чтобы вражеские аэропланы устроили осаду красного города с неба? Не было! Мы с вами, товарищи, пример должны показать всем остальным городам, как с такой бедой расправляться! А не бегать с пехотой в атаки! А вы что же? Нервочками играете? На крик берете?

Он еще постоял некоторое время, но уже было ясно, что у мотористов запал проходит. Когда уже, ворча, начали расходиться, Глазунов сказал Мамыкину:

— А ты останься! Я с тобой еще как с членом партии потолкую!

И минуты не прошло, как под навесом у дачки собрались авиаторы на собрание. Мамыкин поглядывал в ту сторону, пил воду, сказал Афанасию:

— Ну, влип!

На зов пошел нехотя.

Из авиаторов только Свентицкий не пошел под навес, удалился прочь, улегся за ангарами, грыз травинку.

Афоня не выдержал своего любопытства, вроде невзначай набрел на него, спросил:

— А вы чего не со всеми, Леонид Леопольдович?

— Я сам по себе, дитя мое, — сказал Свентицкий. — А-а, там сбежались товарищи партийцы! Впрочем, меня это не трогает. Ибо летают не на языке, а на еропланах. Ву компрене?

— Чего?

— Догадываюсь, что классического образования вы не получили. Гимназии на вашем хуторе не было?

— Чего не было, того не было, — признался Афанасий — А почему это все такие чумные?

— О! — вскинул бровь Свентицкий. — Даже вы это уловили! Тогда, значит, дела действительно паршивые! Вам известно, что нас долбают под Царицыном?

— К чему мне это?

— Ну и напрасно, — задумчиво сказал Свентицкий. — Это всем «к чему». Видите ли, Афанасий, если рассуждать философски, то каждая страна на нашей планете имеет свою главную реку. Некий стержень, на котором все держится. У немцев Рейн, у американцев Миссисипи, у китайцев Янцзы, у нас Волга. И когда закручивается война, все решается именно на них. На этих самых речушках. В данном случае на горлышке страны, и на нашем тоже, стягивается вполне ощутимая петля…

Он показал, как именно она стягивается, и даже похрипел для выразительности. Взглянул в глаза Афанасию, усмехнулся:

— Я вижу, вам требуются дополнительные объяснения! Наша осетровая столица почти полностью окружена. Уже сейчас лезут на нас со всех румбов. Естественно, не для того, чтобы танцевать вальс «парей». Рухнет Царицын — придет наша очередь!

— И что же тогда будет? — насторожился Афанасий.

— Вероятно, мои коллеги споют «Интернационал». Я же лично ничего петь не могу. У меня голоса нет. А вот вы, мон шер? Что в этом случае будете делать вы? Знаете, любопытно.

Афоне не понравилось, как он улыбается.

— Чего загадывать? — буркнул он. Покосился на землю. — Вы напрасно здесь, Леонид Леопольдович, разлеглись. Видите, дырка! Так это норка. А там тарантул. А может, и кара-курт. Они кусаются хуже гадюк!

Свентицкий побелел, взвился, как на пружинах, отскочил.

— Черт! Ненавижу всяческих насекомых!

— А я вот не боюсь, — сказал довольный Афанасий.

Вынул из кармана нитку, скатал кусочек смолы, подцепил к нитке, осторожно опустил в темное отверстие в земле.

— А это… зачем? — опасливо спросил Свентицкий.

— А они злые. Вцепится, вот мы его и вытащим!

В норке зашуршало. Афанасий потянул нитку. Из темной дырки показался мохнатый, буровато-черный паук величиной с грецкий орех. Он увяз в смоле всеми лапками, дергался. Афанасий ловко стряхнул его на землю, накрыл картузом.

Свентицкий оживился.

— Послушайте, как вас? Я слыхал, что они дерутся насмерть! Вот бы второго найти. Я этого никогда не видел. А вы?

— В станичке ребята баловались, — нехотя сказал Афоня.

— Поищите, а?

— Ладно, — без желания согласился Афанасий. — Только следите, чтобы этот не смылся.

Отошел прочь, ища новую норку. Свентицкий стоял над картузом, опасливо на него поглядывая: под фуражкой сидел паук. Второго Афоня нашел далеко. Запустил и его под картуз, поднял. Свентицкий бросил непонятное слово:

— Бокс!

…Бойцы стояли друг перед другом, угрожающе воздев передние лапки, мохнатые, с крючочками на концах, разинули челюсти. Глазки их мерцали яростью, столкнулись смертные враги, хотя и одного роду-племени. Стыли в неподвижности, только чуть заметная дрожь трогала то одного, то другого. Волосатые, яростные, живые комочки.

— Что же это они? — сказал с сомнением Свентицкий. — Так и разойдутся?

— Если развести, так и разойдутся… — сказал Афанасий, ощущая смутное недовольство оттого, что согласился устроить зрелище.

Пауки, словно поняв, чего от них ждут, сцепились. Схватка была короткой. Свентицкий поглядел, как тарантул ушмыгнул в норку, таща тело собрата, чтобы схарчить.

— Благодарю вас… Это была драка в чистом виде…

— Некоторые не любят этого…

— Я не некоторый… — невесело засмеялся Свентицкий. — Любят не любят, это неважно. Меня тоже не любят. Впрочем, этого вам не понять.

— Как думаете, будет у нас бензин? — спросил Афоня.

— Откуда? — усмехнулся Леон. — Чушь!