Анатолий Галиев - Расколотое небо

Взвился, одним прыжком перелетел на баркас, оттолкнул его. Через мгновение только рокот мотора докатился из тьмы. И затих, удаляясь. На горизонте столбами встали синие лучи прожекторов, беззвучно помигали, сгинули.

— Видел? — сказал Глазунов. — Всё англичане заблокировали. А они пошли.

— По дурости чего не наделаешь! — буркнул Афанасий.

Шхуна застучала движком, пошла разворачиваться с рейда на Волгу. Дождь усилился. Все ушли с палубы, и только Афанасий не пошел. Вид показывал — вы сами по себе, я сам по себе.

Из кубрика, кряхтя, выбрался Молочков. Афанасий видел, как он вынул из-за пазухи наган, повертел барабан, вытряхнул на ладонь желтенький патрон.

— Чего это? — сказал Афанасий.

— Последний, — засмеялся Молочков. — Для себя оставил. Если бы застукали,

Полуденная муха, разомлев от жары, билась в стекло. Щепкин сидел в кабинете Туманова, набивал металлическую пулеметную ленту. Свентицкий окликнул его:

— Принимай, мон шер, гостя! Полюбуйся! Глазунов к тебе послал!

На пороге стоял мастеровой из судоремонтной. В руках держал узелок. Был чисто выбрит, трезв, лицо казалось свежим, только в глазах еще плавала дымка. Видно, надел парадное: черную дешевенькую косоворотку, плисовые шаровары и сапожки с низкими голенищами. Смотрел в упор, требовательно.

— Молотобоец я, — тихо сказал он. — С мастерских. Вы давеча у нас речь сказали. Думал я. Решил. Принимайте!

— Куда?

— Полетам учите. И в рабочкоме мне сказали: раз такое дело, иди!

Он пошарил в карманах, протянул писанную карандашом записку.

— Ерунда какая-то! — растерялся Щепкин. — Как, «учите»? У нас же не школа! У вас какое образование?

— Самоучка я, — вздохнул стеснительно он. — До всего своим умом дохожу.

— Ну, хорошо! — почесал в затылке Щепкин. — Тогда мы вам письмо напишем, поедете в Москву, сдадите экзамены в авиашколу. Примут — учитесь! Разве я против?

— Сколько там обучают?

— Полгода, кажется.

— Мне это не подходит! — Помолчав, упрямо качнул головой, в глазах стыла тьма. — Я ждать так долго не должон. Обязан я как можно скорее до ихнего горла добраться!

Он с тягостной ненавистью уставился в окно, на облака.

— Да некогда вас здесь учить, товарищ! Поймите! — взмолился Щепкин.

Молотобоец усмехнулся криво, сел на стул, положил на пол узелок.

— Что же, так сразу и некогда?

— Послушайте… э-э-э… как вас? — сказал Леон. — Вы представляете себе, что такое, скажем, лонжерон? Или иммельман? Или просто вираж?

— Уйди! — буркнул Щепкин улыбающемуся Свентицкому. Леон раздражал его, и улыбочка ехидная рядом с горем была неуместной. Свентицкий, пожав плечами, вышел.

— Слышь, не гони ты меня, парень, — поднял кудлатую голову молотобоец. — Жжет у меня тут. Жить не могу.

— Ну хорошо! Хорошо! — растерянно сказал Щепкин. — Пошли-ка к комиссару!

У крыльца дачки на ящиках сидел телефонист. Строгал палочку, поглядывал на поле. Там стояли, носами в сторону ветра, «фарман», «ньюпор» и ярко-желтый трофейный «эс-и-файф», на крыльях которого рдели яркие звезды.

Баки были залиты по горлышко, пулеметы проверены, пилоты дежурили с рассвета.

Как только верст за тридцать отсюда наблюдатели засекут британцев, пойдут пищать зуммеры, от телефониста к телефонисту полетит весть, сигнальщик выпалит красную ракету, и разом взмоют все три аэроплана, уйдут в сторону, с тем чтобы зайти в тыл налетчикам, не дать уйти на мощных машинах без боя.

Кондратюк и Туманов играли под крылом «фармана» в шахматы.

Белая голова Геркиса виднелась из кабины «ньюпора», на закраине кабины висела германская стальная каска, которую он всегда надевал в полет.

Вокруг аэропланов грудились мотористы.

Среди них на бочке сидел и Глазунов.

— Ты зачем его ко мне послал? — недовольно спросил Щепкин.

— Балабан моя фамилия, — сказал мастеровой.

— Затем и послал, — неопределенно сказал Глазунов. — Человек, можно сказать, хочет. Раз хочет, значит добьется. Ну а для начала я его при моторах держать буду.

— Вот спасибо, — сказал Балабан.

— Выдумываешь все, Нил Семеныч! Какой из меня учитель?

— Поможем, — сказал Глазунов.

Геркис, увидев Щепкина, вылез из кабины, помахал рукой.

Когда он подошел, скорбно вздохнул.

— Слыхал?

— Что я должен слышать, Янис?

Геркис выпустил очередь непонятных прибалтийских ругательств, потом объяснил по-русски:

— Немцы Ригу взяли… Мой город!

— Ничего, еще вернешься.

Геркис зло посмотрел в небо:

— Я сегодня из них кашу буду делать!

Он влез в кабину. Подвигал педалями, ручкой, устраиваясь… Уставился в нетерпении на сигнальщика. Тот сидел перед молчавшим телефоном и строгал палочку.

Англичане в тот день не прилетели. Не прилетели они и назавтра. И еще четыре дня напрасно дежурил красный авиаотряд, в нетерпении поглядывая на небо.

На шестой день ожидания Туманов вернулся из штаарма хмурый, сказал, собрав людей:

— Можем радоваться! В штабе армии есть сведения: особый авиаотряд подполковника Черкизова покинул место прежней стоянки, погрузился в Ремонтном в эшелон и отбыл в неизвестном направлении. Есть приказ: распределить наши машины на наиболее угрожаемых участках обороны, вести разведку, словом, работать на передовых линиях в контакте с армией! Так что пока Астрахани надо временно сказать «до свидания».

— А если с Чечени налетят? Или от Гурьева? — сказал Мамыкин. — Не один же у них отряд! Что ж это, выходит, опять мирное население без крыши оставим?

— На фронте плохо, товарищ Мамыкин, — сказал Туманов. — Дрогнет фронт — не удержим и города. А для прикрытия Геркис с «ньюпором» остается… «Фарман» будет летать в разведку на Ахтубу-Урбах. А мы с товарищем Щепкиным на трофее приданы кавалерийскому полку Коняева. На левый берег Волги отправимся, в сторону Царицына.

— Рассыпается отряд… — угрюмо сказал Глазунов.

— Почему рассыпается? — возразил Туманов. — Здесь ты остаешься. Тут наша основная база. Меня вот лично другое волнует: куда англичане двинулись, где и когда появятся снова?

Эшелон с славяно-британским авиаотрядом шел на север споро. Дмитрий Осипыч Панин сидел в хвостовой теплушке, с тоской смотрел в сторону, где юг. Выходило — полная гибель. Что ни час пути — меж ним и станичкой родимой ложилась поганая степь, сотни верст пустоты, ветров и песку. Если уйти, как дойдешь? В случае чего возьмут свои же Дмитрия Осипыча за глотку, скажут: «Дезертир!» И останется он лежать со свинцовой пломбой в черепе, не иначе…

И куда везут?

Привезли к Волге. Эшелон остановился прямо посередине степи, ни станции, ни разъезда. Тотчас же спешно начали разворачивать аэродром.

Дмитрий Осипыч сгрузил и поставил для кипячения воды свой титан.