Анатолий Галиев - Расколотое небо

— Ладно тебе! — оскалился тот, хлопнул обрадованно его по плечу.

С противоположного берега пришел истошный вой, просверлил воздух. В Волге встал черный столб разрыва, выплеснул густой ил, камни, разметал воду.

Туманов посмотрел в сторону реки, поправил тугой галстук под тужуркой, кашлянул:

— Полагаю, ждать нечего.

— Может, мне пилотировать? — спросил Щепкин.

— Нет уж, Даниил Семеныч! — отказался Туманов. — Стрелок из меня никудышный. А вы памятник купца Битюгова лихо расстреливали! Так что будьте любезны!

…На этот раз Туманов набрал по спирали сразу же большую высоту, посмотрел вниз. Колонна уже раздробилась на несколько потоков, они растекались по оврагам. В балочке поодаль стояли уже снятые с передков четыре орудия, все одинаково задрали стволы, за ними сгрудились телеги, зарядные ящики, суетилось множество солдат. Орудия выбросили дымные языки, дернулись. Четыре разрыва встали у наших траншей, видно было, как поднялся пыльный прах над ними.

На бугре перед батареей стояло с биноклями несколько человек, от них шла цепочка солдат до орудий. Щепкин понял: корректируют стрельбу, передавая поправки из уст в уста батарейцам. Туманов обернулся на него, посмотрел, как он ворочает, примериваясь, «виккерс» с дырчатым стволом на вертлюге, в слюдяных его очках бликами плясало солнце. Ствол пулемета упирался в закраину кабины. Туманов понял, что при атаке надо будет наклонить «эс-и-файф», так Щепкину стрелять будет удобнее. Примериваясь, он так и сделал. Щепкин одобрительно помахал перчаткой.

Ушли далеко в сторону, плотно прижавшись к земле, кренясь влево, нацелились на бугор с корректировщиками. Рассмотреть особенно ничего не рассмотрели: бугор быстро унесся под крыло. Но почувствовали, как заметно тряхнуло машину, когда ударила недлинная экономная очередь Щепкина.

Туманов выровнялся, пошел по кругу. Радостно оглянулся. Корректировщиков с бугра как ветром сдуло. Солдаты бежали назад к орудиям. Черным крестиком распластался на песке человек. После нового захода, когда Щепкин стрелял до тех пор, пока лента не кончилась, от орудий разбежалась и прислуга, попадала на землю, заползла в кусты сухого ивняка. Кто-то все-таки там, внизу, не растерялся. С двух телег, стоявших в выбоине, застрочили пулеметы. Туманов прижал аэроплан еще ниже, ушел за Волгу.

На земле их повытаскивали из аэроплана красноармейцы, орали, начали качать.

Туманов рассерженно закричал:

— Товарищи! Товарищи! Нам же опять лететь! Не мешайте!

Долили в бак бензину из бочки, поднялись снова. Сверху по Волге двигалось три белых парохода с войсками. На правом берегу засуетилась пехота, посыпалась к плотам и лодкам. Начинался еще один трудный день боя за переправу…

Ночью Туманов не мог заснуть, бродил по двору у домика бакенщика, смотрел на звезды, слушал, как мнутся кони. Щепкин не выдержал, вышел за ним. За день пришлось взлетать одиннадцать раз, от усталости дрожали руки, но спать Щепкин не мог. Он знал: что-то неуловимое произошло сегодня. Туманов, маленький, смешной, стал ему близким. И то же чувство, наверное, испытывал и Туманов, потому что ласково сказал:

— Вы бы спали, Даня… На меня не смотрите!

— Что с вами?

— Смешно, конечно… — тихо вздохнул Туманов. — Я ведь человек не суеверный. Только давит что-то. Я вас очень прошу, если что, у меня в Воронеже знакомая есть. Язык французский преподавала в женской гимназии. Зовут Мария Васильевна Донских. Напишете ей?

Во тьме голубизна ушла из глаз Туманова, они казались прозрачно-черными, глубокими до бездонности.

— Бросьте вы это, — сказал Щепкин.

— Брошу… — усмехнулся Туманов. Раскрыл портсигар. — Угощайтесь! Последняя!

Папиросу они выкурили поровну, затягивались терпким, вкусным дымком. Туманов защелкнул портсигар и зачем-то швырнул его в колодец. Вода громко булькнула.

— Это зачем?

— А он мне больше не нужен!

Щепкин, на выдержав, начал выговаривать Туманову. Тот слушал виновато, похрустывал пальцами, и Щепкин впервые обратил внимание на то, какие красивые у него руки, небольшие, с изящными длинными пальцами, музыкальные.

— Вы еще на моей свадьбе на рояле играть будете! — сказал он.

— Что?! — тихо засмеялся Туманов. — Ненавижу рояль! Меня, знаете, силой играть учили. Пороли даже!

Заскрипела дверь домика. В шинели внаброс вылез Коняев.

— Вы чего шатаетесь?

— А вы чего?

— Не знаю… — признался Коняев. — Вроде все тихо, а нудит… Ровно зуб ноет.

Он влез на забор, маячил на фоне звездного неба, вглядывался.

— Костров у них сегодня слишком много! Погляди, летун, у тебя глаз вострый.

Щепкин поднялся на забор, ухватившись за плечи Коняева, вгляделся. И верно, на том берегу небо отсвечивало красноватыми сполохами.

— Больше, чем вчера! — сказал он уверенно.

— Значит, они вечером, в темноте, еще резервы подогнали! — сказал Коняев и спрыгнул с забора.

Щепкин на миг задержался, вздернул голову, вглядываясь. И тут тишину расколол рев. Перед глазами Щепкина встало ослепительное желто-синее пламя. И он почувствовал, что летит в яму без дна, без края, в мерцающие оранжевые вспышки, черноту и беспамятство…

Барон Тубеншляк покосился на багрового от стеснения генерала, сидевшего в кают-комнате Генри Лоуфорда, сказал шепотом:

— Придется ждать, ваше превосходительство! Шеф-пайлот строго соблюдает режим!

За полотняной занавеской слышался плеск воды, Лоуфорд умывался и брился на ночь.

— Э-э-э… батенька… — сконфуженно сказал генерал. — А он не в обиде за то, что я насчет русского флага ему давеча контрфронтацию устроил?

— На вашем месте я бы не делал этого, ваше превосходительство… — заметил барон шепотом.

— Кто ж думал? Если честно, барон, от радости все! Царицын отвоевали, вот и помстилось — не надобны нам теперь эти иностранцы! Сами додавим! А вот, выходит, нет… Большой конфуз, однако!

Лоуфорд вышел из-за полога, статный, загорелый, в стеганом шелковом халате.

— Переводите, барон! — заторопился генерал, утирая разом вспотевшее лицо платком. — Мой авангард при форсировании Волги натолкнулся на жесточайшее сопротивление. К тому же против моей пехоты и артиллерии действуют красные авиаторы. Я не приказываю, я просто прошу сэра Лоуфорда, как мастера и рыцаря воздушной стихии, так сказать, пресечь…

Слушая перевод Тубеншляка, Лоуфорд чуть заметно презрительно поморщился. «Хороши эти вояки, — думал он. — При малейшей удаче своих войск надуваются, как индейские петухи, при заминке готовы молить и плакать».

Он усмехнулся вежливо и, бросив пару слов, снова ушел за полог.

— Что он сказал? — растерялся генерал.

— Он должен сначала выпить свое молоко, — ответил Тубеншляк, сочувственно вздохнув.