Анатолий Галиев - Расколотое небо

Раздражала близость станции. Оттуда часто доносился стук поезда, и хотелось плюнуть на все и закатиться куда-нибудь в Царицын, Ростов или Екатеринодар. Но приказ был глупым, как все последние приказы: на месте должна была находиться целая треть пилотского состава. Хотя все понимали, что никаких полетов быть не может из-за ненастья.

Аппараты стояли в авиапалатках, с залитыми маслом от ржавчины и сырости моторами, с пустыми баками. Из охраны всех забрали на фронт, остались только шестеро калмыков, да и те, того и гляди, сбегут. На станции тоже особых радостей по поводу авиаотряда не испытывали, слухи ходили смутные, ничего точно никто не знал, местные обыватели выжидали, как пойдут дела дальше.

Митя Тубеншляк намелил кий, Черкизов сложил шары, но барон сказал:

— Надоело! Чего играть, когда играть нечего? Знаешь, Черкизов, были британцы, так хотя бы их стыдно было. А теперь вон даже не бреется никто, шерстью обрастаем! Скоро на луну выть начнем…

— Пойду посты проверю… — сказал Черкизов.

— Брось… — сказал Тубеншляк.

Он вытащил из кобуры парабеллум, прицелившись, выстрелил в запасной шлем шеф-пайлота Лоуфорда, который висел под потолком и был весь пробит пулями. Пробко-кожаный прекрасный шлем Лоуфорда было единственное, что еще напоминало о нем в отряде. Со скуки в него палили все, кому не лень.

— Перестань хулиганить, Тубеншляк, — не поднимая головы, равнодушно сказал один из вистующих.

— Застрелиться, что ли? — зевнул барон. — Ах, если бы вы знали, Черкизов, с какой очаровательной крошкой я познакомился в Ростове… Худая до синевы, прозрачная. Но губы — пионы! И вот этакие усики…

— Знаю, — сказал Черкизов. — Уже рассказывал.

— Да? — разочарованно вздохнул Тубеншляк. — Повезло британцам… Они сейчас, пожалуй, где-нибудь в Туле… До Москвы рукой подать! Я слыхал, для союзников будет устроена грандиозная пьяночка во всех московских кабаках! Под колокольный звон!

Черкизов промолчал. Изо всего отряда он один знал правду: победный рейд конных лавин генерала Мамонтова, взявшего Тамбов и Козлов и вышедшего к Туле, окончился сокрушительной неудачей. Непонятно, откуда взялись у большевиков силы, но генерал, зажатый со всех сторон, метался, как загнанный, пытаясь вывести войска и избежать окончательного разгрома. Его попытка войти в Воронеж, чтобы дать отдых в городе измотанным частям, чуть было не обернулась новой бедой, и если бы не помощь корпуса Шкуро, кампанию можно было бы считать проигранной.

Однако Воронеж все-таки взяли, держали в руках двадцать четыре дня. Пока словно из-под земли не возникла мощная конная армия Буденного и не началось бегство…

Смешно, конечно, но подполковник добывал крупицы правды об истинном положении на фронтах у начальника станции. Его телеграфисты всегда все знали. К тому же сам железнодорожник был тертым: раз приказано перегонять да север весь порожняк под войска, значит, отступление; пешим и конным ходом уже не оторваться от красных армий, нужны колеса, паровозы, скорость. К тому же санитарный поезд, все лето простоявший в тупике, тоже утащили со станции куда-то на Миллерово, а ведь это уже рядом.

Вчера железнодорожник сказал впервые откровенно:

— Вы бы ко мне, господин Черкизов, больше не ходили.

— Что такое?

— У меня семья. Вы уйдете, а мне перед большевичками вертеться… Они вон уже и на Царицын поперли!

И все-таки Черкизов до конца не верил. Война есть война. Судьба переменчива. А здесь пока все тихо и спокойно.

Черкизов оторвался от невеселых дум, выпил немного, начал нехотя жевать холодную, застывшую баранину.

Тубеншляк уставился в слюдяное окно. Неподалеку в бочке полыхал мазут, освещая ряд темных от дождя палаток. Он сощурился с интересом:

— Ты посмотри, Черкизов! Упились они, что ли?

Черкизов взглянул в окно. Мимо палаток тащили за узду коня двое калмыков из охраны, каждый старался сесть, мешали друг другу, начали драться. Конь вырвался, поднялся в испуге на дыбки, заржал. Калмыки разом бросили его, оглядываясь, побежали в ночь.

— Этого еще не хватало! — сказал Черкизов, набрасывая плащ и направляясь к двери.

— Они бузу пьют! — сказал один из вистующих. — Варят из пшена, добавляют для крепости махорки! Страшной силы пойло!

— Попробовать бы… — с интересом сказал Тубеншляк.

И это было последнее, что он успел сказать в этой жизни. С тупым треском вздулась слюда на окне, разлетелась, Тубеншляк схватился за горло обеими руками и начал падать навзничь. И только тогда пришел из ночи редкий стук ручного «шоша». Вистующие, не понимая, смотрели, как корчится на земляном полу Тубеншляк.

Рифленое железо барака завизжало, заскрежетало под пулями, звон и гул наполнили его.

Черкизов выскочил из тамбура, одним взглядом охватил палатки, вылетевших в полосу света всадников, которые, крича, стреляли из карабинов.

Понял одно: спасение в ночи. Хотел было побежать, но со всех сторон вываливались из темноты всадники, плечо ожгло, и он, холодея от бешенства и испуга, метнулся назад, под защиту железных стен барака.

…Щепкин скользнул в авиапалатку, распоротую ножом, остановился, ошеломленный. Сквозь полотно пробивалось зарево пожара. Посередине палатки стоял прекрасный, новенький «де-хэвиленд», лакированная обшивка его отсвечивала, а какой-то красноармеец, хекая, как будто дрова рубил, всаживал кувалду в мотор, в винт, от которого летели щепки. Второй боец полосовал шашкой плоскости, она застревала в обшивке, которая с треском лопалась под лезвием.

— Вы что, очумели? — закричал Щепкин, чувствуя острую жалость к аэроплану, такому беззащитному и красивому, умной стремительной машине.

На земле под хвостом «де-хэвиленда» тлела груда ветоши, видно бойцы пробовали его поджечь, но этого не получилось.

— Ты что? — подняв кувалду, закричал красноармеец. — Насмотрелся я на них! Чего жалеть?

— А ну назад! — Щепкин рванул пистолет из кармана.

— Опупел, паря… — Бойцы попятились, выскочили из палатки.

Все время слышался треск, офицеры отстреливались из барака, им не давал выйти Свентицкий с «шошем», но и достать их не мог, защищали железные стенки.

Щепкин подошел к аэроплану, потрогал ладонью крыло. Обшивка была приятно гладкой, холодила. Он посмотрел на отбитую лопасть пропеллера, кувалда прошлась по мотору с задранным капотом, бронзово блестел слом металла.

Ах, какая машина! Ведь новая, по запаху чувствуется, такой запах, без привкуса гари, только у совсем необлетанных машин. «Де-хэвиленд» был поднят на колодки, и Щепкин легко крутанул рубчатое колесо шасси, оно стремительно и легко завертелось.

Он посмотрел в кабину, прикинул: сам за управление, Леона стрелком. Ведь один бомбовый груз на таком пудов шесть, не меньше.