Вячеслав Бучарский - Зеленый остров

— Добрый вечер, папаша! Давай присоединяйся, если никуда не поспешаешь.

По пути с работы Зоя наметила заплатить за садик и квартиру. Из троих работников приходной кассы на месте оказалась только пенсионного возраста женщина, маленькая, сморщенная, то и дело заходившаяся от кашля. Хвост к окошку кассы был изрядным. Очередь пугает потерей привычного ритма: идешь, спешишь, и вдруг тупое ожидание. Легко в очередях тем, кто умеет завести разговор с незнакомым человеком. Зоя этого совершенно не умела.

На ее робкий вопрос: «Кто последний?» — обернулась женщина в строгом платье-костюме, немолодая, но еще статная, с гладкой кожей лица и подкрашенными волосами. В решительном взгляде серых глаз, в четкости лица Зое почудилось что-то знакомое.

— За мной будете, — ответила женщина и отвернулась. Но тотчас снова обратила взгляд на Зою — пристальный и недобрый. Не понимая и тревожась, Зоя потупилась.

— Значит, все-таки стыдно стало? — укоризненно спросила женщина.

«Да это же Сережкина мать!» — догадалась Зоя.

— А я в вашу стыдливость абсолютно не верю! — продолжала Нина Федоровна Коршункова. — Притворяетесь, милочка! Так вот знайте: порядочные женщины так, как вы, не поступают!

«Еще скандал устроит!» — испугалась Зоя.

Нина Федоровна отвернулась, но стояла неспокойно. Покачивала головой, встряхивала плечами, переступала на месте, словно надеялась этими движениями унять волнение души. Зоя прикидывала, нельзя ли перенести оплату квартиры и детсада на другой день. Но в приходной кассе очередь не выводилась: здесь давно не хватало кассиров. «Да ведь я ни в чем перед ней не виновата! — старалась внушить себе Зоя. — И зачем она так — при посторонних людях!»

Видно, пауза нужна была и самой Нине Федоровне, чтобы собрать силы для полной победы. Вновь обернувшись, она сказала с обидой:

— Если у вас дочь без отца, так при чем здесь мой Сережа? Он ведь еще такой молодой, ему свою жизнь нужно устроить, а вы морочите парню голову. Это же просто безнравственно!.. Тем более что у Сергея давно есть невеста.

Голос Нины Федоровны был певуче-цельным, без дребезжания. И наполнен он зрелой силой, которая настолько встревожила Зою, что не сразу дошел до нее смысл сказанного.

— Вы не смейте сбивать его с толка! — продолжала Коршункова. — В вашем положении нельзя забываться!

Только теперь до Зои дошло: у Сергея есть невеста. Невеста!.. Какое редкое слово: белое, кружевное, нежное! Оживляет оно в памяти детские игры. Куклы-невесты, для которых фатой был перевязанный ленточкой носовой платок. Принцессы-невесты, нарисованные размоченными слюной цветными карандашами. Настоящие невесты, въезжавшие во двор на украшенных кольцами и лентами такси — встречала счастливых вся детвора из окрестных домов. Еще оживали с этим словом так высоко возносившие душу мечты юности. А произошло все буднично и второпях. Тайком от родителей вышла замуж. Дело было в начале зимы, перед сессией. Девчонки из группы, собрав по рублю, подарили Зое традиционную куклу, поздравили, но на свадьбу не пришли, надо было к зачетам готовиться. В узенькую комнату, которую снимала Зоя, пришли только свидетели да еще трое друзей Бориса, выпили пару бутылок шампанского — и отправились бродить по вечерним ленинградским улицам. На том и кончилась свадьба…

— Сергей уже взрослый человек, — неуверенно произнесла Зоя.

— Нет, не взрослый! — ответила запальчиво Нина Федоровна. — Взрослым он станет тогда, когда появится у него семья, собственные дети. А пока еще он мой сын. И я хочу, чтобы он женился по-человечески!

Женщины и мужчины из очереди уже с интересом оглядывались на Зою и Нину Федоровну. На лицах пожилых людей заметно было сочувствие Нине Федоровне. На Зою они смотрели строго и безжалостно.

— Молодые теперича вообще всякий стыд отменили. Не модно, говорят, — иронично заметил старичок с белой, как помазок для бритья, бородкой.

— Конечно, ребенку отец нужен, но могла бы вдовца какого найти или разведенного мужчину, — доброжелательным тоном посоветовала огромная тяжелая старуха с похожими на тумбы отечными ногами.

— Да что говорить, не красиво поступила…

— Просто ни в какие ворота не лезет.

— Безобразие… Распущенность… — слышала Зоя со всех сторон. Дурной славы, то есть осуждения старших, она боялась больше всего. Кружилась голова, подкашивались ноги. Зоя выбежала из приходной кассы на спасительный свежий воздух.

С детских лет отец удивлял Зою своим храпом. Когда во сне Ефим Петрович переваливался на спину, рот его приоткрывался — и с двуспальной, с железными витыми каретками, кровати разносился мощный — словно в весеннем поле напряженно трудился трактор — рокот. Даже Зоина мать за тридцать лет супружеской жизни не могла привыкнуть к этому храпу. Просыпаясь ночью, она немилосердно толкала мужа локтем. Ефим Петрович живо перевертывался на бок и затихал.

— Мам! — позвала Зоя.

— Ах! — сразу отозвалась Александра Васильевна.

Сколько себя помнила Зоя, всегда так было: стоило ей ночью тихо позвать мать, та немедленно, как бы крепко ни спала, откликалась. А потом и сама Зоя обрела эту чуткость: сквозь сон слышала покашливание Ленки, даже ее причмокивание, не говоря уже о том, что подскакивала на постели, точно отпущенная пружина, если Ленка позовет.

Проснувшись, Александра Васильевна, конечно, услышала храп мужа и поступила привычным образом, проворчав:

— Фима, ну нельзя же так храпеть!

Рокот оборвался, вновь стала слышной затейливая звуковая вязь, состоявшая из тиканья старинных кабинетных часов, ходиков, корабельного хронометра, будильника и всех других, оживленных Ефимом Петровичем сокровищ из его коллекции. К этому перестуку Зоя привыкла еще с младенческих лет, она даже любила слушать этот рассыпанный по комнате стрекот. А сон все не давался. Стоило закрыть глаза — и совершенно отчетливо возникало квадратное, с закругленными углами челюстей, неулыбчивое лицо Нины Федоровны. Серые, с сухим блеском глаза сообщали лицу такое угрожающе-сильное выражение, что даже наедине с собой Зоя не могла стерпеть излучаемую раскаленным взглядом Нины Федоровны ненависть.

Через дорогу, напротив дома, стоял фонарный столб, на отогнутой верхушке которого голубовато-розовым светом сияла ртутная лампа. Этот неприятный холодный свет растекался по потолку, и потому глаз легко различал обстановку комнаты. В длинной узкой шестнадцатиметровке стоял посредине круглый стол с задвинутыми под столешницу венскими стульями, громоздкий шкаф, двуспальная кровать возле завешенной ковром торцовой стены, где спали отец с матерью. У окна в углу стояла тумбочка с телевизором, за ним подставка с аквариумом и дальше кушетка, на которой спала Леночка. Напротив помещалось раскладное кресло-кровать. Вечерами в нем заседал, уставившись на экран старенького телевизора, Ефим Петрович; ночью, раздвинув кресло и раскатав по нему рулет постели, спала Зоя.