Вячеслав Бучарский - Зеленый остров

Свиридов даже поднялся из-за своего стола и вышел в проход между кульманами, чтобы поздороваться с Зоей. На тощем и морщинистом его лице выражение было самое сердечное.

— Ах, Зоечка, ну что же вы не хотите осчастливить меня визитом? — воскликнул он негромко, чтобы не все слышали.

Сейчас Зое было не до кокетства. «Господи, какой он старый, оказывается, — подумала она. И ответила, стараясь не смотреть в глаза Свиридову:

— Прости, у меня мало времени…

Опустив голову, пошла дальше, к кульману в самом углу зала, где работала Прохорова.

Светлана вычерчивала на листе ватмана какую-то огромную дверную петлю. Обрадовалась гостье, принесла стул.

— Слушай, а у тебя опять что-то стряслось! Ну-ка, выкладывай все, как есть, — потребовала она, зорко вглядываясь сквозь стекла очков в лицо Зои.

— Стряслось… — со вздохом призналась Зоя. И рассказала про Коршункова, про нечаянную встречу с его матерью.

— Ой, Зойка! — завистливо воскликнула Светлана. — Неужто вправду втюрилась?.. Он красавчик, да?.. Покажешь мне его сегодня же!.. А вообще моих-то дома нет, Виталий повез Оксану к бабушке. Приходите сегодня ко мне, хочешь? Я вас вдвоем оставлю, надо же вам помиловаться!

Теперь Зоя поняла, почему захотелось ей увидеть Светлану. И запоздало восстала стыдливость. Зоя испуганно затрясла головой:

— Ты что, ни в коем случае! Он этого только и добивается, но ты же сама понимаешь, как потом… Нет, Светка, не надо! Я же совсем пропаду потом!

— Да ничего не пропадешь! — весело подбадривала Светлана. — Давай сегодня вечерком. Сухенького выпьем, поболтаем. И пожалуйста, маленькая комната ваша — хоть на всю ночь…

Алексей Иванович Никонов, начальник цеха мелких серий, коренастый, дымчато-седой — ему было пятьдесят пять — прижимал плечом к уху телефонную трубку и слушал, постукивая карандашиком по стеклу на столе. Старший инженер метрологической лаборатории Нина Федоровна Коршункова просила принять ее по важному делу, касавшемуся ее сына.

Никонов кое-что уже слышал о романе Зои Дягилевой и нового токаря с участка Лучинина. Досадливо потер ладонью кряжистую, заросшую седыми волосами шею и сказал в трубку:

— Ну хорошо. Приходите в конце рабочего дня. Только недолго — у меня совещание мастеров.

— Речь идет о судьбе моего сына, — сурово напомнил женский голос.

— Так приходите, я же не против. Ровно в семнадцать ноль-ноль.

В назначенное время в кабинет Никонова вошла еще не старая женщина, статная, с крашеными волосами, с четко подведенными бровями на худощавом лице. Держалась она с достоинством. Неторопливо присела на стул, положила на колени сумочку, опустила на нее небольшие, с припухшими в суставах пальцами руки. На одном из пальцев было толстое обручальное кольцо.

— Слушаю вас, — с официальной доброжелательностью произнес Никонов. Он встречал эту женщину на совещаниях, но знаком с ней не был. Глаза Коршунковой вдруг наполнились слезами. Торопливо раскрыла сумочку, вынула платок.

— Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — мягко сказал начальник цеха, налил в стакан воды.

— Кроме сына у меня никого больше нет, — начала Коршункова. Приняла из рук Никонова стакан с водой, но пить не стала. — Ничего, я сейчас… я спокойна… — Она осторожно поставила стакан на стол. — Я ведь смысл жизни видела в том, чтобы Сергей вышел в люди. Если у вас есть дети, вы должны меня понять!

Никонов согласно кивнул — у него были дети, сын и дочь. И он не только понимал, но даже проникся симпатией к Коршунковой за ее старание держать себя в руках и говорить спокойно.

Дверь кабинета приоткрылась, появилось озабоченное лицо Семена Лучинина. Никонов показал ему жестом, чтобы вошел. Коршункова быстрым взглядом окинула рослого чернокудрого красавца в тесном халате, в белой рубашке с галстуком. Наверное, Лучинин ей не понравился. Окрепшим, уже со злинкой голосом Коршункова продолжала:

— Я бы хотела, чтобы Сергей учился в институте, но сразу после школы он не смог поступить и пришел сюда, на завод, в инструментальный цех. А когда отслужил в армии, вернулся на завод. Он хотел, чтобы мы жили лучше, чтобы больше было денег. Поэтому перешел из инструментального цеха к вам.

— Хорошие токаря в инструментальном зарабатывают больше, чем у нас, — заметил Никонов и взглянул на часы. Коршункова перехватила его взгляд и заговорила еще ожесточеннее:

— Там к нему плохо относились, не давали хода. Много старых кадровых рабочих, мастер его просто зажимал!

— Ну у нас, по-моему, никто его не зажимает, — произнес, усмехнувшись, Никонов и посмотрел на Лучинина. Тот молча, с выражением недоумения, пожал плечами.

— Здесь получается еще хуже, чем в инструментальном, — агрессивно сказала Коршункова. — Даже странно, что в таком передовом цехе может происходить весь этот ужас!.. У вас работает некая Дягилева Зоя. У нее имеется ребенок. А она буквально не дает покоя Сергею. Я прошу вас повлиять на эту женщину!

— Но ведь он уже взрослый человек, ваш сын. Может быть, сам разберется?

— Нет!.. Я ведь знаю, чего добивается эта Дягилева. Она женить хочет Сергея на себе. Но я этого не допущу!.. И как вы можете спокойно относиться к подобным явлениям, когда эта Дягилева — самая настоящая… — простите, стыдно даже произнести. Вы не должны допускать подобные безобразия!

— В нашем цехе не происходит безобразий, — холодновато произнес Никонов. — И вообще — напрасно вы так неосторожно выражаетесь в отношении Дягилевой. Мы знаем вашего сына, но знаем мы и Зою. У нее в самом деле есть ребенок. И при этом Дягилева — одна из лучших контролеров, ударник коммунистического труда. А комсомольцы цеха избрали ее в бюро. Что же касается отношений между вашим сыном и Дягилевой… По-человечески я могу понять вашу тревогу. Но давайте же и к ним отнесемся по-человечески. Почему вы вините во всем Зою? Разве нельзя предположить, что ваш сын полюбил ее. Это даже очень вероятно: она женщина молодая, интересная. И человек неплохой: скромная, добросовестная… Так что давайте позволим им самим разобраться в своих чувствах.

Нина Федоровна, однако, не могла допустить, чтобы о том, что происходило в жизни Сергея, следовательно, и в ее собственной жизни, можно было говорить так спокойно.

— Нет, этого я не могу позволить! — воскликнула Нина Федоровна. — Я всю жизнь растила сына одна!

— Тем более, — заметил с улыбкой Никонов. — Вам бы и посочувствовать Дягилевой.

Нина Федоровна поняла окончательно, что сочувствия к себе — того, ради чего пришла в этот кабинет — уже не добьется. И тогда ею овладела решимость обиженного человека, который вынужден защищаться в одиночку.

— Ах, оставьте! — гневно вскинулась она. — Да, я растила сына одна. У меня хватило гордости и достоинства не вешаться на шею каждому встречному. Так неужели сыну я позволю прикрыть чьи-то молодые шалости?.. Нет, нет и нет! А если вы не примете решительных мер, я пойду дальше!..