Вячеслав Бучарский - Экзамены

Поначалу Генка писал ей чуть ли не каждый день. Служил он на Дальнем Востоке; описывал местность, природу и, конечно, про свои чувства к ней рассказывал. Получалось так, что любил он Наташу чуть ли не с первого класса… Когда узнал, что она в город переехала, в письмах его ревность появилась, боялся, что ждать его не захочет, за городского замуж выскочит. А ей, кроме Генки, никто и не нужен был, ни городской, ни сельский… Только она об этом писать ему не могла, стеснялась. «Вот и дура! — поучала ее Вера Гомонкова. — Нет у тебя никого, а ты сочини, напиши, что бегают за тобой, прохода не дают. Пусть терзается — крепче любить будет!» Легко сказать — сочини! А возьмешься писать письмо — так рука не поворачивается неправду рассказывать. Писала Наташа в основном про жизнь училища, про мастеров производственного обучения, про культпоходы в театр и на концерты, про огромнейший, на всю страну известный завод, кадры для которого готовило их училище. А потом и про самостоятельную свою работу на заводе, в штамповочном цехе… Пока не услышала по радио эту самую передачу «Полевая почта», в которой письмо Нинки Артамонову вслух на всю страну читали… А вот Генка в своих письмах об этой передаче и словом не обмолвился. Будто не слышал. Хотя, точно она знала, слышал — мать ей про то написала. Не стала Наташа отвечать на Генкины письма — и он скоро замолчал…

Она с любопытством вглядывалась в зал. Многих Наташа уже не знала. Неподалеку от села вырос поселок строителей автотрассы, да и в селе за последние годы прибыло новоселов. С тех пор как сняли Жогликова и его место занял Иван Михайлович, дела в колхозе пошли значительно лучше, об этом даже мать не раз говорила, на что уж она вечно всем недовольна. Только вот девушек в колхозе не хватало, это верно; даже здесь, на клубных танцах, чувствовалось — парни толпились и у входа, и вдоль стен, а девушек раз два, и обчелся…

Промелькнул среди танцующих и ее братец Васька — в новом галстуке, причесанный, руки по швам — еще чувствует себя новичком на танцах и новый галстук, наверное, сковывает.

Были здесь и такие, кто, вроде Наташи, испугавшись деревенского однообразия, откочевал в город. Вон Игорь Гашков, двухметровый верзила, баскетболист. В городе у него жена, ребенок. Техником в телеателье работает. А здесь, в родном селе, на танцы пришел, холостяком прикидывается… Алка Меньшикова продавцом в обувном магазине. Эта бойкая, острая на язык, такую город не затер… Нина Скворцова и Эльза Радченко… эти в институт поступили, студентки… вон как уверенно держатся, словно и родились не здесь, а в городе…

Наташа опять поймала себя на том, что испытывает неясную вину — будто должна кому-то что-то или нарушила веками заведенный порядок… А ведь никто ее не удерживал в колхозе, да и нет такого закона, чтобы сельскому человеку нельзя было жить в городе. Сумел устроиться, значит, живи, будь горожанином… Правда, может, здесь, в деревне, путь к счастью короче… Вон как у Ореховой: и славы быстро добилась, и жениха нашла… Так ведь и в городе, кому везет, не теряются: вон Верка Гомонкова, ныне Березникова. Двухкомнатная квартира, все стены в коврах, в гости придешь, так и ступать страшно, не дай бог наследишь или хрусталь какой рукавом заденешь!

Генка пришел вместе с тремя не знакомыми Наташе сверстниками, длинноволосыми, расфранченными. У Артамонова, недавно снявшего солдатскую гимнастерку, волосы еще не отросли до плеч, как у его дружков, но вельветовая безрукавка с блестящими никелем пуговицами и расклешенные брюки свидетельствовали о том, что и он не хочет отставать от моды.

В конце концов она и не думала прятаться. За тем и пришла… Но когда Генка остановил на ней взгляд — тот самый, искоса, чуть отвернув вбок голову, и вдруг пошел прямо к ней, Наташа ощутила внезапный, до дурноты, страх.

— А мне, понимаешь, толковали, будто бы ты совсем горожанкой стала! — не вполне уверенно и потому излишне громко воскликнул он. — Это правда? Как ты там, в городе? Где живешь? Замуж вышла?..

Наташа, глядя себе под ноги, отвечала, что работает она штамповщицей на электромеханическом заводе, что живет она хорошо, хотя и не вышла еще замуж.

— Да… Вот, значит, как… — Генка боялся смотреть в глаза. — А я, видишь, демобилизовался… Решил тут остаться, здесь нормально… Мне в колхозе новый «газон» дали. У нас шофера по сто семьдесят запросто заколачивают… Значит, не замужем еще. А мне говорили, что вроде выскочила… Неужто в городе никого не нашла?

Наташа молча повела плечами.

— Ну, это… Пойду я, ребята ждут… Я потом еще к тебе подойду, ладно?

В дверях зала стояла Нина Орехова, белолицая, располневшая, в синем кримпленовом платье, с уложенными в высокую прическу смолисто-черными волосами. В упор смотрела на Наташу.

Генкины приятели давно уже затерялись среди танцующих; Артамонов пошел прямо к дверям, к Нине. Та, сверкнув глазами, что-то короткое сказала ему. Генка объяснялся, размахивал руками…

…В городе такой тишины не бывает. Даже на окраине… Наташа шла по асфальтированной дороге, которая была в селе главной и единственной улицей, по светящимся окнам узнавала дома, вспоминала, кто в них живет. Все это были простые, в общем-то добрые люди, которые много трудились, за день здорово уставали и потому рано ложились спать — как только кончалось кино по телевизору. И она могла бы жить так же. Родились бы дети. Все было бы просто и ясно. Да все так и будет. Только не у нее — у Нины Ореховой. Потому что Генка теперь действительно ее — напрасно и стараться его отнять… Ребят в селе заметно прибавилось, правду говорил Иван Михайлович. Только все они были для Наташи в той же степени чужими, непонятными и ненужными, как и городские парни. Ведь ждала она и думала только об Артамонове…

Мать дремала у телевизора. И Мишатка уже спал.

— Что рано-то с танцев? — спросила мать, расстилая постель.

— Так…

— Ну и не горюй, дочка! У тебя ведь другая судьба вышла. Ты у меня — горожанка. Вот и гордись!..

— Да горжусь я, горжусь, только оставь ты меня в покое!.. — крикнула Наташа и, не в силах сдержать слезы, выбежала в сени.

К началу посадки Игорь Копылов и Олег Глебов были уже на перроне, поэтому смогли занять в электричке лучшие места: в середине, друг против друга, возле окна.

— Совсем отвык от Москвы, — признался Олег. — Вот пять дней побегал — и выдохся! У нас в городе не такой темп. Тихо, хорошо!..

Рыжеватая жесткая бородка окаймляла широкое лицо Олега, а темя уже было голым почти до макушки. И над лбом висел закрутившийся в колечко смешной хохолок. У Копылова лицо было гладко выбритым, зато черные блестящие волосы доставали до плеч. Он был красив и знал об этом: в чертах узкого его лица нередко являлось выражение терпеливой утомленности. Не желая поддержать начатый приятелем банальный разговор, он, вскинув на Олега иронический взгляд, заметил: