Александр Листовский - Калёные тропы

Его также приятно поразило то обстоятельство, что большинство бойцов оказалось бывшими кавалеристами из тамбовских крестьян и рабочих.

— Да тут, товарищ командир, почти все тамбовские волки, — улыбаясь, сказал ему Митька. — Только что я, Харламов да Миша Казачок не с той стороны.

— Какой это Миша Казачок? — спросил Вихров.

— А вот этот, — показал Митька.

Вихров увидел стоявшего на левом фланге толстого красноармейца лет пятидесяти. Лопнувшая по швам старая черкеска плотно облегала его широкие плечи. За его немного сутулой спиной висела винтовка. Богатая кавказская шашка в серебряных ножнах, такой же кинжал, два пистолета, обрез и засунутая за пояс граната завершали его вооружение. По оттопыренным карманам можно было судить, что множество различных боевых припасов покоилось также в его широченных штанах. На его немолодом, в глубоких сабельных шрамах, восточном лице с большим мягким носом и черными, жесткими, как щетки, усами застыло выражение доброты и спокойствия.

— Это что, фамилия такая — Казачок? — тихо спросил Вихров у сопровождавшего его Сачкова.

— Нет, кличут так, — сказал Сачков.

— А как все же его фамилия?

Сачков пожал плечами.

— Фамилия? Гм… Вот, понимаетя, я и сам не знаю. Миша Казачок — и все тут. Мы, знаетя, так и пишем его. И к ордену так представляли. Да… А впрочем, можно узнать. Миша! — с лаской в голосе позвал он бойца. — Скажи, как твое фамилие?

Миша Казачок повернул к нему свое полное лицо с добрыми черными, как маслины, глазами. Его толстые щеки покрылись румянцем.

— Гудушаури, — сказал он с достоинством.

— Ишь ты! Хе! — удивился Сачков, словно обрадовался. — А я доси не знал. Чудное фамилие. Вроде про душу чего-то. Ну-ну…

Распустив взвод, Вихров принялся осматривать лошадей. Когда он спросил, где его лошадь, Сачков, глядя в сторону, сказал, что она в кузнице и что сейчас ее приведут.

…Прием взвода подходил к концу, когда Вихров заметил в глубине двора небольшого, тщедушного парня в расстегнутой на груди гимнастерке. Кроме яркокрасных штанов, на нем были лакированные офицерские сапоги, на которые он, несмотря на сухую погоду, надел блестящие калоши с подвязанными к ним огромными шпорами. Парень с беспокойным видом ходил по двору, поводя головой по сторонам, словно высматривал, что плохо лежит. Вдруг он остановился и жадными глазами уставился на новые синие брюки Вихрова.

— Кто это такой? — спросил! Вихров.

Сачков с безнадежным видом махнул рукой.

— Сидоркин. Барахольщик. Я давно до него добираюсь, — пояснил он. — Хочу его со взвода списать. Этот вопрос у меня давно стоит на повестке. Но, знаетя, народу и так мало. Во взводе полбоевого состава. Что будетя делать?

Харламов и Митька Лопатин сидели на лавочке за воротами и, мирно покуривая, толковали о предстоящем походе на Юго-Западный фронт.

Вдали, за высоким берегом Дона, виднелись уходящие в глубину полосы зеленевших полей. За полями, среди садов и соломенных крыш, начинались длинные улицы пригорода с неодинаковыми по величине белыми домиками. Дальше, в синеющей дымке, открывалась холмистая панорама Ростова. По ту сторону Дона тонко, с переливами, кричал маневровый паровоз, и вниз по реке катились звенящие звуки — на станции формировали составы.

— Это не под нас, Степан? Как думаешь, а? — спрашивал Митька, показывая на тонко струившийся дымок паровоза.

— Нет, — несколько помолчав, сказал Харламов. — Ты гляди, сколько нас. Одних строевых тыщ двадцать. Это сколько же поездов надо!.. Нет, по моему рассуждению мыслей, нам не иначе, как походом итти.

— Ух, ну и зол же я на этих поляков! — с досадой сказал Митька. — Только б мне добраться до них — ни одного в плен не возьму.

Харламов с удивлением взглянул на приятеля.

— Так ты, стал быть, собираешься биться с поляками? — спросил он, помолчав.

— А с кем же? — опешил Митька.

— Надо соображение мыслей иметь, — рассудительно начал Харламов. — Ты, поди, думаешь — их рабочие или крестьяне дюже хочут с нами воевать? Как бы не так! Они ж трудящиеся, нам ро́дные братья. Им очень это по вкусу пришлось, что мы своего царя и буржуев скинули. Мы с панами биться идем, с белополяками, а это, как бы сказать, все равно, что наши белогвардейцы. Вот с кем будем биться. Понимать это надо…

На улице послышался легкий стук конских копыт. Харламов поднял голову. Боец в черной кубанке вел игравшую на поводу большую пегую лошадь.

— Куда ведешь? — спросил Харламов.

Боец усмехнулся.

— Новому командиру. Он коня себе требовал.

— Так она ж не дается?

— А мы спытать хотим, что он за кавалерист. А то ездиют тут всякие…

— Не води! — строго сказал Харламов.

— Сачок велел.

Харламов нахмурился:

— Вы вот что, ребята: эти шутки бросьте. Парень он хоть и молодой, но дюже хороший и нам подходящий. Я его знаю. Веди ее зараз же обратно. А Сачку скажи, что кобыла, мол, вырвалась и убежала… Да смотри у меня…

К двенадцати часам дня весь Ростов пришел в движение. По улицам валил густыми толпами народ. Балконы и окна домов были полны любопытных. Во все стороны сновали мальчишки.

С высоты третьего этажа было видно, как, поблескивая оружием в густой туче клубившейся пыли, в город входила колонна. Ростовчане подбегали к окнам, выходили на улицы и, гудя возбужденными голосами, толпились вдоль тротуаров.

Внезапно в глубине улицы показалось несколько всадников. Махая плетьми, они гнали галопом. Слышно было, как подковы рассыпали по камням мелкую дробь. Передний, в шахтерской блузе и расстегнутом шлеме, с ходу остановив лошадь так, что она заскользила на задних ногах, спросил, как ближе проехать к ипподрому, и, взмахнув плетью, пустил с места в карьер. Вдоль улицы пробежал легкий трепет. Народ зашумел, колыхнулся, подвинулся вперед. Вдали послышались громкие крики «ура». Люди приподнимались на носки, поглядывая в ту сторону, откуда несся крик, но там ничего не было видно, кроме целого моря голов. Крики катились все ближе и ближе и, достигнув поворота улицы, смолкли, перейдя в нестройный рокот и гул.

— Едут! Едут! — закричали впереди голоса.

Из-за поворота появились два всадника. За ними, по-шестеро в ряд, ехали трубачи на белых лошадях. Позади трубачей колыхались распущенные знамена, а дальше во всю ширину улицы сплошной стеной двигались всадники.

Онемевшая на минуту толпа, затаив дыхание, наблюдала за зрелищем. И было на что посмотреть: с тяжелым топотом, грохоча артиллерийскими запряжками, в облаках пыли, поднятой копытами лошадей, с лихими песнями и под звуки труб в город вступила Конная армия.

Впереди трубачей на крупном сером в яблоках жеребце ехал начдив Тимошенко. Его большая, словно высеченная из камня фигура покачивалась в такт шагу лошади. Рядом с ним ехал военкомдив Бахтуров. Их лошади шли, высоко поднимая сухие тонкие ноги, пощелкивая подковами по мостовой. За ними, по двенадцати в ряд, в малиновых, синих и черных черкесках с белыми башлыками, двигался штабной эскадрон. Дальше буйной лавиной на разномастных лошадях и в самой разнообразной одежде шли бесконечные ряды головного полка. Гимнастерки, черкески, английские френчи и шахтерские блузы бойцов, барашковые кубанки, шлемы, желтые, алые и голубые околыши фуражек всех кавалерийских полков старой армии и яркие лампасы донских казаков пестрели в глазах. Заглушая звуки оркестров, гремели веселые песни. Запевала штабного эскадрона, юркий молодой казачок, заводил старинную, переделанную на новый лад песню: