Александр Листовский - Калёные тропы

— Ты скажи, Назаров, как сюда добрались? — спросил боец с забинтованной головой.

— Тише, братва, не слыхать! — крикнул голос из задних рядов.

— Назаров, братушка, стань повыше!

Несколько услужливых рук подкатили тачанку. Назаров смаху взлетел на нее, поднял руки и гаркнул на всю площадь:

— Ребята! Товарищи! Во первых словах прошу нас не виноватить… Вы не серчайте, братва. По несознательности на Дону мы остались. Дюже не хотели с своей земли уходить. Думали так: побили Деникина, и с нас, значица, хватит, а с панами нехай бьются другие… А потом в Ростове на митинге, когда товарищ Ворошилов выступал и душевно так говорил, мы здесь же в народе стояли и всё слышали… Я тогда ищо хотел воротиться, да перед станичниками, совестно было, вместе уговорились остаться…

Назаров перевел дух и провел рукой по светлым усам.

— А ты скажи, как до полка добрались? — снова спросил боец с забинтованной головой.

— Давай, давай по порядку! — закричали вокруг.

— И вот, товарищи, — продолжал Назаров, — как вы, значица, уехали, у меня в грудях будто что оборвалось. Своя, можно сказать, родная буденная армия уходит, а мы остаемся. И поняли мы, товарищи бойцы, что свою шкуру поставили выше народного дела, но ежли обратно сказать, то поздно это сознали. За это мы виноватые и готовы понести что следовает. Да. Собралось нас человек триста, а кубыть и поболе, догонять буденную армию. Пришли в Ростове до коменданта. Он нам — вагоны. Вот и поехали… Доезжаем до Харькова. Там трое суток стояли. А потом добрались сюда. Потом ищо и подводами ехали — полки искали. И вот, значит, нашли… — Назаров поднял руку и громко закончил: — И будем, товарищи, вместе биться до полной победы! А командиров попросим: пущай посылают нас в самый огонь. — Он махнул рукой и спрыгнул с тачанки.

Бойцы зашевелились, освобождая кому-то дорогу. К тачанке торопливо шел Иван Ильич.

— Назаров, чорт, вернулся-таки? — крикнул он весело. — Добре! А ведь я это знал. Не гадал только, что так быстро вернетесь.

У Назарова потемнело лицо, он опустил голову.

— Виноваты, командир, — тихо сказал он.

К сердцу Ладыгина подступила теплая волна:

— Ну? А я и не серчаю…

Казак поднял голову, заблестевшими глазами взглянул на командира эскадрона и порывисто шагнул к нему.

— Ну, давай уж! — сказал Иван Ильич, широко разводя руки.

Они крепко обнялись.

Наступившая вдруг тишина прорвалась буйными криками. Буденновцы подхватили Ладыгина и Назарова на руки. Под веселый гул голосов и крики «ура» они высоко взлетели в воздух.

Когда Назарова поставили на ноги, он благодарно оглядел близ стоявших бойцов и ударил себя в грудь кулаком.

— Ну, братва, жизню отдам! — проговорил он вдруг дрогнувшим голосом.

Он хотел еще что-то сказать, но только всхлипнул и быстро провел рукой по глазам.

Отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, пожимая десятки рук, Назаров ощущал, как большое и радостное чувство все сильнее охватывало и заполняло его. Предательские слезы застилали глаза, и он, как в тумане, видел вокруг улыбающиеся лица товарищей.

— Станица, здорово! — послышался знакомый полос Харламова.

— Степан! Здорово, братуха! — вскрикнул Назаров, узнавая приятеля и дружески похлопывая его по плечу.

— Ну, как мои там? — спросил Харламов. — Мать, отец живые?

— Слава богу. Живут. Поклон посылали.

— Ну, в час добрый! — Харламов оглянулся по сторонам, увидел, что бойцы совсем затормошили прибывших, и весело крикнул: — Ребята, да не тяните вы их за душу! Нехай отдохнут! Разбирай гостей по квартирам!

Красноармейцы, шумно разговаривая, гурьбой повалили по улице.

— Ты с кем на квартире, Степан? — спросил Назаров, когда, свернув мимо церкви, они стали спускаться к мосту, переброшенному через узкую речку.

— А мы с Митькой Лопатиным да с новеньким встали.

— Что, пополнение прибыло?

— Нет. Доброволец. Надысь к нам поступил. Вон в этой халупе стоим, — показал Харламов на маленький домик под соломенной крышей.

Он оглянулся, подозвал идущего позади Митьку, шепнул ему что-то на ухо и легонько толкнул его в спину. Митька, обгоняя бойцов, рысцою затрусил через мост.

Назаров вошел во двор первым.

У плетня перебирали сено расседланные лошади. Тут же на жердях лежали седла вверх потниками. На сложенных в углу двора бревнах сидел Сидоркин, свесив ноги в лакированных сапогах. Подле него стоял Афонька Кривой. Они, видимо, о чем-то беседовали и теперь, подняв головы, смотрели на вошедших.

— Здорово, братва! — поздоровался Назаров, бросив на Афоньку изучающий взгляд.

— Сидоркин! — окликнул Харламов.

— Ну?

— Взводного видел?

— Видел.

— Так тебя с назначением?

Сидоркин молча сплюнул сквозь зубы.

Назаров шагнул на крыльцо и вошел в хату.

— Энтот и есть новенький доброволец? — спросил он у вошедшего вслед за ним Харламова.

— Он самый.

— Ну и личность у него! А глаз-то будто штопором вынутый. Кто он такой?

— От Шкуро пострадавший. В плену был. Говорит, пытали его. Комэск документы смотрел. С восемнадцатого года в Красной Армии.

— Ну, ну. Все может быть…

Назаров вынул из кармана кисет и стал свертывать папиросу.

— Погоди, Василий, курить. Зараз будем обедать, — сказал Харламов. — А где ж наша хозяйка? Пойду пошукаю.

Он быстро направился к двери, но в сенях послышались шаги, и в хату вошла давешняя черноволосая девушка. Следом за ней показался Афонька.

— Вот и наша хозяюшка, — приветливо улыбнулся Харламов. — А ну, лапушка, собери-ка нам пообедать.

Девушка подошла к печке, вытащила большой чугунный котел и поставила его на середину стола.

— Сидайте, товарищи, — певучим голосом пригласила она, доставая из шкафчика миски и ложки.

Бойцы шумно расселись.

— Братцы, давай кто разливай, — сказал Назаров, принимая из рук девушки хлеб.

— Давай уж я разолью, — предложил Афонька.

— Ребята, погодить трошки надо, — сказал Харламов, нетерпеливо поглядывая на дверь.

В эту минуту кто-то взошел на крыльцо, послышались торопливые шаги, и в хату вошли Кузьмич и Митька.

— Никак опоздал? — тяжело отдуваясь, спросил Кузьмич, подходя к столу и вытаскивая из кармана бутылку. — Вот, ребята, полгода берег. Факт! Будто знал, что представится случай, — торжественно объявил он, ставя бутылку на стол.

Митька взял бутылку, посмотрел на свет и с опаской сказал:

— Ого, братцы, от такой штуки конь упадет.

— А казак повеселеет! — улыбаясь, подхватил Назаров. — А ну, красавица, дай-ка нам кружки.

— Дымка, что ль? — спросил Афонька, косясь на бутылку.

Кузьмич презрительно фыркнул.

— Дымка! Спирите вини ратификаты называется. Понимать надо! Крепость имеет сто пятьдесят градусов. Факт!